Предыдущая   На главную   Содержание   Следующая   Татьяна Мартиросян   - А ты не перебарщиваешь? - Обобщаю. Чего будет стоить, например, Шекспир, если не останется ни одного зрителя его пьес и ни одного читателя сонетов?… Пепел и прах… Останется, разве что, американский мультфильм с кошками и собаками под именами Монтекки и Капулетти. Смешно, до чего просто можно расправиться с культурой. Безразличием. Ты мнил себя творцом, гением? - так получай пинок под зад. - Это ты про себя? - Нет, про Моцарта: его Миланский герцог спустил с лестницы пинком. - Знаешь, Майя, даже со Стенли веселее. - Ха-ха! - Интересно, что он сейчас делает? - Ха-ха-а-а… - Ну и дура! - Все. Финиш. - Что, все? - Лора испугалась, что перегнула-таки палку, но Майя вытянула над столом руку, выпятив запястье с часами. - Время. Нам пора. - Сумочку не забудь. - Ой, спасибо! Они заспешили к своей секции, но оказалось, что самолет еще в воздухе. - Ну, что, посидим еще? - Нет. Надоело. Давай походим. - Ой, смотри, Аликина благоверная. - Где? - Вон, с туристами. - Ни фига себе… Шикарный топик… - Она, кажется, идет сюда. - Вы знакомы? - Да. Лиана, однако, прошла мимо них, к пункту оплаты “налога за воздух”. Когда она возвращалась, Майя окликнула ее. Лиана, похоже, обрадовалась. Майя отметила про себя, что ее детское личико осунулось. Под глазами очертились явные круги. Неужели, жить с Аликом так несладко? - Привет. Как дела? - Как на каникулах. - А как на каникулах? Напомни. - А вот - подрабатываю. Она махнула рукой с чеками в сторону группы туристов. - Вот это сюрприз. А Алик? Его зарплаты не хватает? Я думала… - Мы разошлись. А вы не знали? Майя помотала головой. - Я его давно не видела. Извини. - Ничего. - Судя по этому, - Майя в свою очередь махнула рукой в сторону туристов, - ты живешь одна. - Не совсем одна. Лиана едва заметно скосила глаза на чуть-чуть выпирающий животик. - Батюшки! И сколько уже? - Три месяца, не меньше, - с уверенностью вставила Лора, которая все это время внимательно разглядывала Лиану, как Эллочка-Людоедочка Ванессу Вандербильт. Лиана повернулась к ней. - Да, я тоже так думаю. - Думаешь? Ты, что же, не ходила к врачу? Лиана покачала головой. - И родители не знают? На лице Лианы появилось затравленое выражение. Затаенная боль-уязвленная гордость-упрямая воля. Майя очень хорошо знала действие этой смеси: гадючий яд в жилах, запах тины в ноздрях и толченое стекло под веками. Бедная девочка! Она шагнула было к ней, но Лиана предупреждающе вздернула подбородок. - Простите, мне пора. Они смотрели ей вслед. Обе позабыли и о своих проблемах и о том, зачем они здесь. - Вот тебе и Алик! Такая же сволочь как все. - Лора презрительно выпятила нижнюю губу. - Подожди. Он же ничего не знает. - Все равно. А то, что он ее бросил?! - Мы же ничего не знаем, ни даже кто кого бросил. - Все равно виноват он. - Виноват, не виноват - уже не имеет значения. - Ты права. Майя, я думаю, ты должна… - Сказать ему, да? Я тоже так думаю. Надо его найти. Три месяца… Где он может быть столько времени? - У матери. - Почему? - Потому что, мой тоже, чуть что, к матери сваливал. А они все одинаковы. - Ой, Лора, ты уникум. - Не уникум, а умникум, вот увидишь. Алик возился с ключами дольше, чем это было необходимо. Он так и не придумал первой фразы. Это же чертовски важно - первые слова. От них зависит все. Он войдет. Она вскрикнет, вскочит с места и что-нибудь, при этом, обязательно, опрокинет. И он скажет… Он вошел. Она сидела в кресле, поддерживая на подлокотнике стакан молока. Не вскрикнула и не вскочила. Алик подошел, бережно переставил стакан на стол и опустился на колени у кресла. Она не шевелилась. Алик обнял обтянутые джинсами колени и прижался губами к еще почти незаметному животу. Лиана вздрогнула. - Осторожно! - Что ты, глупенькая, ему ничего не будет. Наоборот. Чем больше любви будет вокруг него, тем лучше. - Любви? - Любви. - Но, ведь, ты не сам пришел. Тебе, ведь, Майя сказала. - Какая разница, кто мне сказал. - Большая. Большая разница. - Ляка, маленькая моя… - Алик! Она упала на него из кресла. Выпала из него как птенец из гнезда. Алик успел скосить глаза на стол. Стакан безмятежно белел на голубой скатерти. И черт с ним. Сидя на краешке кровати, Алик рассматривал спящую Лиану. Три месяца не такой уж большой срок, чтобы лицо жены показалось незнакомым. Но оно казалось. Совершенно незнакомым. И в то же время, с мучительной неуловимостью, похожим на кого-то, кого он знал очень давно, но не мог вспомнить. Лиана повернула голову. Волосы, начавшие отрастать от ненавистной ему короткой стрижки, отпали со лба. Алика пробрала дрожь. Ну конечно: перекрасить и убрать со лба волосы - и не отличишь от Лики. Какой она была в двадцать лет. Лика, Лика, Лика… Неужели, их развод был ошибкой? И все у него пошло прахом после этого?… Из-за этого. Может, сохрани он семью, ВСЕ сложилось бы иначе? И История Мира написалась бы иначе… Ч-ч-черт! Опять его занесло. Он-то думал, что уже излечился от этого. Ан нет! Вот он, родимый, Синдром Наполеона, никогда не уезжавшего с Корсики и обсуждающего далекие военные действия в кругу коллег-адвокатов. Господа, а вот если бы я… И в ответ - гамма гримас на лицах, от досадливой скуки до презрительной ухмылки. Так. Сколько можно твердить себе, - “хватит, хватит, хватит”! Хватит жевать и пережевывать прошлое. Хватит твердить “хватит”. Надо, наконец, действительно остановиться и перестать оплакивать себя. Остановиться? Нет. Он и так стоит. Давно. Что он делает все последние годы? Крутится-вертится, чтобы заработать на хлеб насущный. Надо идти. Но куда? И зачем? Нет, зачем, как раз, понятно. А, вот, куда? Куда направить стопы в стране, где все дороги закрыты? Где все замерло, зависло, завязло и с каждым днем погружается все глубже в болото… Стоп. Это тоже привычная колея. Дорога в никуда, приведешь куда?46 Черт, а это он зачем приплел? Эта история плохо закончилась. Все истории заканчиваются плохо. Только История не кончается. Ты опять? Опять История с большой буквы? Кто только что вопил “хватит”? Неужели, это неизлечимо? Но зачем-то он родился в этой стране, в это время, с такими амбициями и, чего скромничать, талантами? Чтобы прожить жизнь жалким неудачником? Чтобы отказаться от амбиций, отречься от талантов и сказать “я счастлив и благодарен за то только, что живу; все остальное - суета; отрекаюсь от суеты как от сатаны”? Иными словами, чтобы жить в гармонии, надо отречься от себя? Стать шестигранником. Чей это был фантастический рассказ о супер-компьютере, перед которым была поставлена задача сделать людей идеально гармоничными счастливыми существами? Машина заработала и создала ворота. И люди толпами повалили в них. Валили и валили, пока кому-то не пришло в голову посмотреть, что делается по другую сторону ворот. Там расстилалось бескрайнее поле, усеянное шестигранниками. Машина превращала людей в правильные шестигранники и выкладывала из них гармоничный узор. Не хочу в шестигранники! Хочу самовыражения и признания. Ха! А не ты ли любил повторять, кривясь в усмешке, что практически каждый армянин считает себя обделенным судьбой, каждый второй армянин мнит себя гением, а каждый третий уверен, что первые два - дураки, но вот именно он - дествительно обделенный судьбой гений. Только тебе не приходило в голову, что ты и есть этот третий. И, все-таки, что делать? Лиана что-то пробормотала во сне и улыбнулась. У Алика защемило сердце. Все правильно. Нечего приписывать всему свету свои болячки. Если у тебя душа в язвах, это не значит, что весь мир лепрозорий. Если ты, засыпая, проваливаешься в кошмар и просыпаешься с ощущением краха, это не значит, что в агонии все человечество. Если ты убедил самого себя в обреченности всякого движения во всяком направлении, это не значит, что все и вся должно остановиться. Что такое твои ощущения? Достаточно пять минут смотреть на новорожденного ребенка, чтобы ощутить, что мир чист, невинен и полон живой гармонии. И это ты и только ты - старый больной кретин. Отработанный материал. Впрочем, мымра Тато утверждала, что… как там она говорила… ах, да - вся нация больна. Твой ребенок родится с унаследованным геном ущербности. Что надо сделать, чтобы твой ребенок тобой гордился? Боже, что мне делать? Он подошел к зеркалу. Бледное перекошенное лицо. В глазах паника. Ты похож на затравленную крысу. Но почему, почему? Он же за всю жизнь не сделал ничего плохого. Он не преступник. Он не убивал, не грабил, не лжесвидетельствовал… Откуда же это непроходящее чувство вины, это физическое ощущение давящей тяжести и, главное, потеря перспективы. У него все в порядке. Тиграник давно выздоровел. Остальные ребята тоже, тьфу-тьфу. Он помирился с Лианой. У них будет ребенок. У него, в конце концов, есть работа. Почему же он так несчастен? Зазвонил телефон. Алик дернулся. Черт побери! Глазею на себя в зеркало и дергаюсь от звонка, как какая-нибудь… Он поднял трубку. - Да. - Алик? - Да. - Я тебя не разбудил? - Ты же знаешь, что нет. - Это хорошо… - Ты позвонил, чтобы помолчать со мной? Вдвоем оно лучше? Нет, я не против. Это мне льстит. Мюллер, Штирлиц и я. Прекрасная компания. - Алик, что с тобой? - Ты позвонил мне среди ночи, чтобы спросить, что со мной? - Нет. Я… Алик… - Да что, в конце концов? - Это не… не телефонный разговор. - Мне приехать? Или ты приедешь? - Вот теперь я тебя узнаю. - Хорошо. Ты меня узнал. Что дальше? - Я приеду. Мне кажется, так лучше. Лучше у тебя. - Давай. Жду. Алик поморщился. Что там могло стрястись у Акопа? Вроде бы с проектом все гладко. Не успел он опустить трубку, как телефон зазвонил снова. Черт! Что им всем неймется сегодня? - Алло. - Привет. - Привет. - Не разбудил? - Откуда такое счастье? - Ясно. Есть разговор. Нетелефонный. - Сегодня ночь нетелефонных разговоров. - Что? - Неважно, Леша, просто Акоп позвонил перд тобой и напросился ко мне. Скорей всего, ерунда какая-нибудь, но неудобно... - Ясно. Помнишь тот подвальчик на Пушкина? - Конечно. - Подгребай завтра к десяти. - К десяти утра?! Свинья! Ты же знаешь, раньше одинадцати я - живой труп. - Черт с тобой. В двенадцать. - Лады. Оп! - Что? - В дверь звонят. Акопчик притарахтел. До завтра, Леха. В двенадцать ноль-ноль. - До завтра. Алик услышал прерывистый вздох. - Эх, Лешка, что бы тебе стоило позвонить пораньше? - Ладно, иди открывай. Пока. Это было сказано уже резким, раздраженным тоном. Видать, что-то серьезное у него, но, не мальчик, перебьется до завтра. - Входи, Акоп. Только тихо. И проходи на кухню - Лиана спит. - Извини, Алик, я понимаю, но я не мог… - Ладно, ладно. Проходи, располагайся. Я только кофе поставлю. Впрочем, ты можешь рассказывать. - Нет, я так не могу. Не могу сосредоточиться. Ты садись, потом. - Так сесть я и сейчас могу. Хотя, нет, лучше сначала кофе. А сесть мы всегда успеем. Акоп натянуто улыбнулся. Это было странно. Обычно он смеялся каждой шутке Алика, даже такой банальной. Что же натворил этот младенец? - Ну, колись, фраер, что ты такого натворил? Алик отхлебнул из дымящейся чашки и, откинув голову, посмотрел на парня, стараясь улыбаться как можно поощрительней. - Я ничего не сделал. Я… Это не я. - А кто? - Хо… Хорен. - Ну! - Он… Акоп снова замолчал, сгорбившись над столом и подняв плечи, так, что чуть не касался носом чашки, к которой так и не притронулся. Алик потерял терпение. - Ну что ты мямлишь? Или говори или… Акоп вскинул голову. Пухлое, совсем детское лицо перекосила гримаса. Господи, да он сейчас разревется. - Кончай детский сад. Говори, в чем дело. - Хорен - предатель! Выпалив эти страшные для него слова, Акоп сжал губы и уставился на Алика выпученными глазами. Алик против воли расхохотался. - И все? Акоп заморгал глазами. - Как все? Ты, что, уже знаешь? От кого? - Да нет, конкретно, ничего и ни от кого. Просто, Акоп-джан, все мы - строчки из большого толстого справочника “Кто есть Ху”. Я - это я. Ты - это… ты. А Хорен - предатель. Понятно? - А-а-а. А кто тебе рассказал? Алику стало кисло. - Господи, да никто. Я пошутил. Давай выкладывай, что там с Хореном. - Он нас подбивал скинуть тебя с директора проекта. Говорит, ты ничего не делаешь. Всю работу делает он. И… - Ясно. Алик вытащил сигарету из початой пачки и бросил пачку Акопу. Тот неловко подхватил ее и с виноватым видом завертел головой. Алик достал зажигалку, закурил сам и щелчком направил ее на другой конец стола. Зажигалка не покатилась плавно по столу; она совсем неэффектно подскочила и упала рядом с пепельницей, полной мелкого мусора. Алик сжал челюсти. Бесполезно говорить Лиане, что пепельница - только для пепла. Он подавил прилив идиотского раздражения. Встал, опорожнил пепельницу, поставил ее перед Акопом, придвинул зажигалку. Акоп молча следил за его движениями. Значит, придется спросить самому. - Ну, а вы, что? Бедный парень, видать, весь извелся в ожидании этого вопроса. - Они сказали, что надо сначала поговорить с тобой. - Вот как? - Ну да! Сказали, что нельзя такой вопрос решать без тебя. - А со мной, значит, можно? - Что? - Я говорю, сама постановка вопроса, как таковая, представляется вам вполне возможной? Это была моя идея. Моя. И она сработала. Мы получили грант. Это - самое главное. А теперь вы считаете, что можете решать, оставаться мне в проекте или нет. Разница только в “наличии присутствия”. У Акопа вытянулось лицо. - Алик, ты все… не так понял. Если ты скажешь, что… Никто не хочет, чтобы Хорен был директором. Только ты должен сам сказать… обещать… - Что? Что я должен сказать и обещать? - Но ты, ведь, и правда совсем не работал в последнее время! Алик устало вздохнул. - Я болел. Акоп отвернулся. Алику вдруг стало смешно и пусто. Чушь какая-то. Чего он так взвинтился? Он, ведь, давно знал цену своим партнерам. Ни одно дело у них не обходилось без конфликтов, но он продолжал работать с ними из проекта в проект. Почему? Черт знает. Правда, до такого дело еще не доходило. Это был первый серьезный бунт на корабле. Хорен. Неужели, он воображает, что без его идей они продержатся? Каждый второй армянин… Хорошо, пусть. Пусть попробуют, каково без него. Жалко бросать такое дело… Хотя, почему? Ты же сам только что признавался, что тебе обрыдло зарабатывать деньги. Вот тебе шанс перестать их зарабатывать и… Что “и”? А, ладно, это потом. Алик искоса посмотрел на мальчишку. Акоп, склонившись над столом, допивал холодный кофе. - Ну, что ж, передай им, что я желаю им - вам - удачи. С новым директором. Акоп кивнул. Он, похоже, не удивился. - И ты… не обидишься… на меня? Так вот зачем он пришел? Бедный дурачок! Алик похлопал его по плечу. - Все нормально, братишка. Не бери в голову. - А ты что будешь делать? - А у меня дел до черта, больших, очень больших и очень-очень больших. Так что, вы, в сущности, правы - я не могу уделять достаточно времени этому проекту. - Не мы, а Хорен! - Ладно, ладно. Это уже неважно. Акоп с восхищением посмотрел на него. - Можно мне приходить к тебе в офис, как раньше? - Почему нет? Всегда пожалуйста. - Алик, ты знай, что я всегда… я за тебя… - Я знаю, знаю. Ты хороший парень. И остальные тоже. Все нормально. Я просто очень занят. Я действительно очень занят. - A, да. Я понимаю. Я уже ухожу. - Я не к тому. - Да, конечно, но мне пора уже. Я пойду. - Я тебя провожу. - Нет, что ты, не надо. - Мне надо прогуляться. Проветриться. - А-а-а… ну, тогда… Почти в кромешной темноте, рассеиваемой только фарами проезжавших машин, решение прогуляться потеряло привлекательность. Алик поежился. Ветер, холодный и порывистый, казалось, набрасывался со всех сторон и гнал домой, в жилище, согретое дыханием и эмоциями. Здесь же было его царство. Пустынные, мрачные, одичалые улицы. Алик огляделся, напрягая зрение. Всего только час ночи, а вокруг ни души. Только редкие окна светятся то там то сям. Домой возвращаться не хотелось. Проехаться к центру города? Не тянет. Напрасно он договорился с Лешей на завтра. А, впрочем, Лешка живет в физгородке. Всего сорок минут ходьбы. И раньше трех, по его собственным словам, он не ложится. Алик выудил из кармана куртки миниатюрный фонарик, Лианин, который он захватил для Акопа, но забыл отдать ему, и зашагал к проспекту Алабяна. Минут через двадцать фонарик погас. Алик чертыхнулся, но он уже почти добрался до проспекта, а там должно быть посветлее. Он поднял воротник, сунул замерзшие руки в карманы и пошел вперед, сгорбившись, стараясь рассмотреть дорогу. Вскоре он перестал замечать ветер и забыл, куда и зачем он идет. Он не думал ни о чем определенном. Ритм собственного движения в сумраке ночи полностью захватил его. Он видел яркие четкие образы - немые движущиеся сцены, слышал беззвучные разговоры, выхватывал эпизоды, углублялся в цепь логически связанных событий; все это то неслось вихрем, то застывало, то перетекало одно в другое, создавая другую жизнь. Воображаемую? Альтернативную? Он не знал. Но он ощущал ее реальнее собственной жизни. Он пришел в себя, инстинктивно остановившись перед перекрестком. И во-время. Еще немного, и забрел бы черт-те-куда. Алик повернул назад и быстро сориентировался. Зрение у него было неважное, но память и пространственное воображение как у авиадиспетчера. Лешкина круглая физиономия расплылась в торжествующей ухмылке. - Я сразу понял, что это ты. Не утерпел? - Не утерпел. - Я так и знал. Давай, проходи, быстрей. А что с Акопом? - Ерунда. Только не говори, что у тебя нет кофе. - Обижаешь. - Зав-в-варивай скорей. - Замерз? - Как собака. Или, лучше, давай я сам. Заодно и согреюсь. - Нет уж, садись к печке и слушай. - И повинуюсь. Алик прижал к печке негнущиеся пальцы и закрыл глаза. На долю секунды тепло и Лешкина возня с чашками вызвали у него иллюзию Дома. Чуть-чуть повернув голову, Алик посмотрел на приятеля из-под плуопущенных век. В старом обвисшем свитере и протертых джинсах Лешка казался родным и близким как друг-детства. “Не увлекайся - этот тоже предаст когда-нибудь” - мелькнуло тенью в мозгу. Алик тряхнул головой, торопясь прогнать отвратительную гостью. Леша с тревогой посмотрел на него. - Еще не согрелся? Через две минуты будет готов. А жрать не хочешь? Алик помотал головой. - Нет. Вот коньячку бы… - Легко. А, может, водки? - Потом. Сейчас - коньяк и кофе. Леша раскрыл складной столик на колесиках, нагрузил его бутылками и чашками, добавил огромную зеленую пепельницу в форме раковины и покатил в гостиную. Алик поплелся за ним, почему-то сутулясь больше обычного. Они сели друг против друга и, опустив глаза, молча, сосредоточенно выпили кофе, перемежая его коньяком. Потом одновременно закурили, посматривая друг на друга и усаживаясь поудобнее. - Итак? - Алик наслаждался забытой правильностью происходящего - настоящего, творимого “сейчас и здесь”. - Итак, ко мне в руки, по невероятной, дикой случайности попались документы… Черт! Я не с того конца начал. Прости, но я ничего тебе не скажу, не могу сказать, не должен, пока не заручусь твоим согласием на участие. - А ты не путаешь? Вроде бы надо наоборот. - Нет. Это касается 2747-го. И сначала скажи, ты со мной или нет, а потом я расскажу тебе все. Фу, черт, если, конечно, ты согласен. - Речь идет о журналистском расследовании? - Алик, речь идет не просто о журналистском расследовании. Это полностью на свой страх и риск. Без помощи газеты, понимаешь, без крыши, без тыла, без… без ничего. Только ты, я и факты. Понимаешь? Я никому не могу доверить такое. Алик удержал готовый сорваться вопрос, но Леша поймал промельк польщенного удивления в его глазах и усмехнулся. Алик усмехнулся в ответ. Ну, конечно, та история с Солженицыным. В журналистских кругах ее знали все. Прошлое, которое он проклинал все эти годы, от которого почти отрекся, начало давать дивиденды. Эксклюзивное доверие! Неплохой капитал, черт меня побери. Леша потушил окурок, постучал кончиками пальцев по столу, выбивая дробь, напоминающую топот копыт и, резко прищурившись, взглянул на него. - Ну как? - Ты еще спрашиваешь? - Я так и думал. - С чего начнем? Где твой сейф? - Под подушкой. - Ой, дура-а-а-ак! - Дурак. Но, во-первых, сейфа нет. А, во-вторых, кому придет в голову? - Как начнем действовать, придет - мы с тобой не невидимки. Ладно, тащи свой компромат, там решим. Леша медленно кивнул и зашлепал в спальню. Алик смотрел ему вслед. У него снова возникло ощущение Дома. В чем тут фокус? Лешкина холостяцкая квартира даже с элементами присущего ему сибаритства никак не соответствовала идеалу. Но Алик впервые за последние годы чувствовал себя спокойно и уверенно. С головой, разбухшей от споров и гудящей от бессонницы, кофе, конька и сигарет, Алик выбирался из коридоров бывшего советского общежития, напоминавшего каземат. Он пропустил нужный поворот, повернул назад и столкнулся носом к носу с Майей. От неожиданности с него слетела вся табачно-коньячная одурь. Несколько секунд они ошеломленно смотрели друг на друга. Потом оба выпалили неизбежное “Что ты тут делаешь?”, потом смущенно помолчали. Потом Майя выдавила, криво усмехнувшись: - Я тут живу. Она махнула в направленни отсека, в который по ошибке свернул Алик. - Зайдешь? Алик, закивал, потом также энергично замотал головой. - Нет, прости…не сегодня. - А что так? - не слишком настойчиво спросила Майя. - А, тут, с Лешкой, всю ночь бухали. Башка трещит. - А-а-а-а… В полумраке архитектурного монстра Майя казалась такой маленькой, худенькой и потерянной, что Алику впервые стало жаль ее. Майя часто вызывала у него злость, даже раздражение, но чтобы жалость… Он тронул ее за руку. Майя подняла на него настороженный взгляд. - Ты и впрямь пьян? Алик засмеялся, поняв, чего она испугалась. Майю его смех почему-то обидел. Она нахмурилась. - Ты извини, я… если ты не передумал, я пойду. Лиане привет. Она пошла вперед, напряженная, неловкая. Алик посмотрел ей вслед, повернулся и почти бегом вышел из здания. День показался ему ярким и солнечным, улица - оживленной, а прохожие - приветливыми, значительными и интересными. Алик был счастлив. Лампочки в прихожей не было. Высоко под потолком зияла устрашающая дыра, в которой виднелся оголенный конец провода, совершенно не располагавший к более близкому знакомству. Но Майя не могла отказаться от привычки, войдя в дом, первым делом, подойти к зеркалу. В минуты душевного подъема ей необходимо было увидеть свое сияющее лицо, горящие глаза, ликующую улыбку; когда же ей было горько, зеркало действовало на нее успокаивающе; его сверкающая гладь и тайна, живущая в глубине, приглашали к молчаливому, умиротворяющему созерцанию. Зеркало действовало на нее как источник живой воды. Поэтому сразу после вселения в очередную квартиру она среди первоочередных проблем решала проблему зеркала-у-порога. В настоящем случае пришлось прибегнуть к технике и эстетике принципа “голь на выдумку хитра”. Она вбила в стену два гвоздя; на один повесила старенькое зеркальце, оставшееся от отца, - он пользовался им во время бритья; на втором - приспособила лампу с длинющим шнуром, конец которого подвела к единственной розетке на кухне; отсутствие рамы и облезшую штукатурку замаскировала куском зеленой декоративной ткани. Что отражало сейчас это зеркало? Обиду, досаду, ревность, зависть и… и что-то еще, невыразимое. Как описать состояние одинокой души, чья неприкаянность долго скрашивалась соседством друга, и которая неожиданно обнаружила, что соседняя комната пуста. Ее обитатель исчез. Никто больше не разделит с вами ни пиршества побед, ни черствой корки черных дней. Что означал этот огонь в глазах Алика? Он весь светился счастьем. Таким она его давным-давно не видела. Все последние годы он был потухшим, подавленным. Серым. Но, даже, если сравнивать со временем их первого знакомства, где-то в девяносто седьмом, то и тогда он всего лишь производил впечатление яркого, нестандартного человека. Но вовсе не излучал счастье на ультра-высоких частотах. Что же произошло?… ах, да! Лиана и ребенок. Он узнал, что у него будет ребенок, и помирился с женой. Ты же сама ему и сообщила. Чему же ты удивляешься? Э, брось, моя милая, врать себе - ты смертельно завидуешь. Кто-то из поэтов, кажется, Северянн, сказал: “Весь этот мир только причина для сладкозвучных стихов.” Какая чушь! И она столько лет - всю жизнь - прожила во власти этого “возвышающего обмана”… А как горевала по поводу очевидного вымирания литературы. Да гори она синим огнем! Все мировые шедевры не стоят счастья иметь ребенка. “Я… я знаю, надо покаяться в своей слепоте, надо вымолить прощение и… попросить… я пойду в церковь и попрошу, вымолю. У меня будет ребенок!” - Майя вскочила. Набрасывая на ходу куртку, она бросила взгляд в зеркало. Сверкающее озерко блеснуло ей в ответ отраженным светом вышнего мира. Г Л А В А О Ч У Д Е С А Х *** - Что такое чудо? - Фундаментальные понятия не поддаются определению. - В таком случае, поясните на примере. - Жизнь. - Какое же это чудо? Она так тяжела и безобразна! - Я бы сказал - разнообразна. Это все то же зеркало. Оно отражает вас. Нас всех. - В глазах зарябило. Сфокусируйте ваш ответ. - Сотворение жизни. - Зачем же ее творить, если она неминуемо становится тяжелой и безобразной? - У вас есть дети? - Да, трое. - Как же вы посмели их родить, отдать на заклание этой тяжелой и безобразной жизни? Скажем, первого - по глупости, ну а второго, третьего? Ведь вы не дикарь, одержимый инстинктом продолжения рода? - Н-н-н-ет. - Вы их любите. Они дарят вам радость. Эта радость перевешивает все соображения. Ведь так? - Так. Но… - Так почему же вы отказываете в этом Творцу? Он так же радуется каждому ребенку. Так же любит и надеется на него и ждет от него чудес. - Ждет? Как же тогда предопределение? Понятие предначертанного пути было альфой и омегой во все времена. В греческих мифах оно расписано во всех мыслимых и немыслимых вариациях. А Евангелие? Там на каждом шагу - “чтобы исполнилось писание”. - Предопределение не абсолютно. Люди ошибочно принимают за него наиболее вероятное течение событий. Мифы? Вспомните, чего больше всего боялись греческие боги - чтобы никто из смертных не нарушил течения судьбы. Ergo, его можно было нарушить. Евангелие? Полагаю, существуют программы, в выполнении которых заинтересованы небеса. У Христа была такая, и Он это знал. Но и у Него был выбор. Это Он повторяет на “каждом шагу”: “Чтобы исполнилось писание”. Это Его добровольный выбор. Что же касается нас, грешных - да, мы запрограммированы, и программу в нас закладывают еще до рождения. Но в эту же программу забрасывают семя непредсказуемости. Поливайте его мертвой водой злобы - оно станет мутирующим вирусом. Поите его живой водой любви, и оно вырастет в прекрасное дерево, как то самое горчичное семечко. Выбор за вами. Вот вам еще одно чудо: непредсказуемость. *** - А почему ты сказал, что это связано с делом 27-го? Вопрос был задан небрежным тоном, но быстрый, искоса, взгляд Алика выдавал обиду. Леша хмыкнул. - Я ожидал этого вопроса вчера. - Вчера я был в шоке… это самое сильное потрясение, какое я когда-либо испытывал… если не считать землетрясения 88-го… я тогда поехал в Спитак и… - Не преувеличивай. - Не преувеличиваю. Этому чемоданчику цены нет. Они оба посмотрели на черный потертый кейс, лежавший у их ног и казалось недобро, выжидательно ухмылявшийся. Это было нелогично, ибо кейс был весь выпотрошен и даже проверен на предмет наличия тайников, а его содержимое было разложено на столе аккуратными стопками в три ряда. Первый ряд, самый длинный, составляли досье на бывших вершителей судеб в республике, второй - на нынешних; в третий же были сложены бумаги, касавшиеся лиц, о которых друзья-приятели не имели никакого представления. И эта последняя группа была самой опасной из трех, ибо очень возможно скрывала в своих бумажных зарослях на надежной привязи темную лошадку - будущего ставленника теневого истэблишмента. Того, кто грядет. Чье имя еще никому неизвестно, но грянет как гром среди ясного неба, в нужное время. Алик стряхнул с себя оцепенение, с трудом оторвав взгляд от скромного чемоданчика, вмещавшего в себя их прошлое, настоящее и - Алик чувствовал это печенкой - будущее. Он проглотил комок. - Да. Этим бумагам цены нет. Все четко: кто, когда и почем. - Важнее всего - зачем. Поставленная задача, степени свободы и выделенные средства. - Ты прав, братишка, но как вспомню эти их лица в сиянии исторической миссии и пламенные речи и… и на тебе - завербованные агенты в натуре. Все наше Движение и вся наша независимость, и вся эта гребаная демократия, все - здесь. - Он пнул ногой чемоданчик. - А кто тебя больше всех достал? - А, не имеет значения. Они для меня уже не люди, а… - его рука описала над столом полукруг, - бумаги, бумажные человечки. - Ну, умирают они по-настоящему. - Ты про 27-ое? - Нет, я - вообще. - А ты давай в частности. Колись, фраер, почему наврал про 27-ое? - Я не врал. - Леша, окстись, это - бесценный компромат, но здесь про 27-ое ни слова. Какого черта! - Кто бы мне объяснил. - То есть? - Видишь-ли, я сам ничерта не понимаю, и я бы предпочел не… - Твои предпочтения уже ничего не значат. Мы сидим на мине, которую не в силах ни уничтожить, ни обезвредить, ни оценить последствия взрыва. Я должен знать все. - Ну-у-у… я тебя разочарую. - Леш, кончай, это скучно. - Нет, я не в том смысле. Я действительно сам ничего не знаю, Алик. - А кто знает? - Не знаю. Я его не знаю. - Кого? - Ну ладно, слушай. Примерно через полгода после терракта в парламенте ко мне в редакцию пришел некто и положил на стол чемоданчик - вот этот самый. Леша замолчал. Алик раздраженно, с присвистом, вздохнул. - Ты можешь без эффектных пауз? Леша перевел на него рассеянный взгляд. - Старик, не дергайся, я просто вспоминаю, хочу вспомнить все в точности, авось, что новое всплывет. Потому что то, что он мне рассказал, с одной стороны кажется невероятным, а с другой - это свершившийся факт. Короче. Этот человек… - А кто он? Ты так и не узнал? - Нет. Он не назвался и просил не выслеживать его, и я обещал. Да это и неважно, потому что он не имеет никакого отношения к делу. Он просто человек, некто. Он просто стоял на остановке и ждал маршрутку. - Где? - Это тоже не имеет значения. “Когда” - вот, что важно. На следующий день после события, а именно 28-го сентября 1999-го года, он стоял на остановке и ждал маршрутку, а рядом с ним стоял Некто-Номер-2. Этот Номер-2 страшно нервничал. Не так, как нервничает человек, который куда-то спешит, а чертова маршрутка все не идет и не идет. Он был весь напряжен, стоял, втянув голову в плечи, поминутно озирался и вдруг отшвырнул от себя кейс, который до этого Некто-Номер-1 даже не замечал, и бросился наутек. А за ним вдогонку бросились два типа с противоположной стороны улицы. - Догнали? - Не знаю. Он, то есть Номер-1, за ними не побежал. Он был занят кейсом. У него сработала реакция, четкая как все бессознательное. И все, что он сделал потом, он делал бессознательно, как сомнамбула. - Складно рассказываешь. Я заслушался. - Извини, привычка. - Ладно, бухти дальше. - Дальше? Все произошло очень быстро и неожиданно. Слишком быстро и неожиданно дле нетренированного человека. Он даже не запомнил, как они выглядели, даже того, Номера-2 не мог описать толком, хотя простоял с ним почти бок о бок добрых пятнадцать минут. - А может, просто не хотел? - Да нет, Алик, не думаю. По-моему, он его действительно не знает. Его рассказ звучит фантастично, но я уверен, что это правда. Даю голову на отсечение. - Беру. Заверни в бумажку. - Что? А-а-а… Знаешь, мне показалось, что его мучило чувство вины. - Какой вины? - Не знаю, не знаю как объяснить. Человека при нем схватили… как КГБ в 37-ом, а он растерялся и… Алик улыбнулся ему, мягко, как ребенку, похлопал по руке. - Ерунда. А что он мог сделать? И потом, может они его и не догнали. Он же не видел. Или видел? - Видел. Догнали и набросились на него. Он сопротивлялся как бешеный, но они в конце-концов сбили его с ног. Вот дальше он уже не видел. До этого момента стоял как завороженный. Потом поднял кейс - Номер-2 бросил его под дерево, в полуметре от него - и ушел. - А остальные? - Какие остальные? - Ну, люди на остановке, кроме них двоих ведь были еще люди на остановке. - А-а-а… Самое удивительное, никто ничего не заметил. - Ну это вряд-ли. - Да нет, правда. Народу на остановке было довольно много, человек десять-пятнадцать. Но все были заняты собой. Когда этот парень побежал, они правда вытянули шеи в ту сторону, но за потасовкой наблюдали совершенно индиферентно. И, судя по комментариям, решили, что это была уличная разборка. А манипуляций с чемоданчиком не заметил никто. Во всяком случае никто никак не прореагировал, когда Номер-1 повернулся к сцене спиной, превратившейся в один сплошной нервный рецептор, и зашагал прочь от нее решительной деловой походкой. Кстати, впервые в жизни он понял, как это трудно - заставить себя не бежать. - Он пошел домой? - Да, сразу. Это тоже было инстинктивно. - Понятно. Он все сделал правильно, Леха. Тому парню он бы не помог, и сам бы влип, и чемоданчик… неизвестно, чем бы все кончилось. Так что, благодари судьбу, что под деревом в тот момент стоял именно он. Леша криво усмехнулся. Алик понимающе кивнул. Его вчерашняя эйфория, мальчишеское возбуждение от обладания тайной, крылатое ощущение, что он сможет все, сегодня казались глупостью. В самом деле, что делать с этим “бесценным компроматом”? Опубликовать? Абсурд. В Армении за это не возьмется никто. На западе? А зачем? Ну, узнают, что такие-то и такие-то, пусть даже ТАКИЕ - завербованные агенты, и на счетах у них колоссальные суммы, как полученные за верную службу на невидимом фронте, так и по простому сермяжному праву уворованные у народа. И что? Большой-большой скандал в маленькой-маленькой стране? Отряхнутся и отмоются. Или поменяют таких-то на других таких-же. Разрушатся планы насчет темной лошадки? Поставят под седло другую, из запасников. А может, шантаж? А что? Чудная идея. Составим с Лехой список требований - продуманный комплекс мер по вытаскиванию бегемота из болота - и распределим по фигурантам, в соответствии с возможностями каждого. И начнутся чудеса. У Алика захватило дух от раскрывшейся перспективы. Вот уж они забегают, родимые! Начнут принимать простые и гениальные решения, найдут выходы из всех безвыходных положений. Главное, найдут на все деньги. Страна сделает резкий скачок вперед и вверх, который ошалевшие мировые эксперты назовут армянским чудом, а фигуранты помаститее удостоятся международных премий, некоторые - постинфарктно. - Что это ты разлыбился? Алик вздрогнул. Красочная, динамичная и такая соблазнительно реальная картина растаяла. Алику стало стыдно. Он продолжал молчать. Только загасил улыбку и опустил глаза. Леша наблюдал за ним с растущим страхом. Похоже, его амиго пошел на попятный, решил, что их начинание безнадежно, просто не торопится сообщить об этом, но думает уже явно о другом. И он опять останется один на один с проклятым чемоданчиком. Лешу передернуло. Алик наконец очнулся. - Что трясешь гривой, старый мерин? Я тут вот что надумал. - Ну-ну, - у Леши отлегло от сердца. - Чемоданчик, если и имеет отношение к 27-му, то только косвенное. Скажем, он мог принадлежать кому-то из пострадавших. Представляешь, какое это ему давало могущество: тайные безотказные рычаги давления. Но сейчас это все равно. Сейчас даже не имеет значения, кому из них он принадлежал. Наконец, вполне допустимо и случайное совпадение. Ты ведь связал чемоданчик с 27-ым чисто механически, только потому, что Номер-2 бросил им в тебя на следующий день. - Да. Ну и что? - А ничего. Нет у нас никаких оснований связывать его с 27-ым, и незачем нам это делать. - Ты хочешь спрыгнуть? Алик поморщился. - Нет. Нет. Но нам надо подумать. Напрячь все извилины и придумать, как мы можем использовать это богатство, - он мотнул подбородком в сторону бумаг, которые сейчас уже были обильно припорошены пеплом. - А-а-а… Ты об этом сейчас думал с такой счастливой рожей? - Ага. Ты не поверишь… - А 27-ое? - Да оставь ты это 27-ое! Извини-извини-извини. Правда, прости. Это я зря. Сам не знаю, как сорвалось. Что ж, возможно, нам и это удастся, в общем потоке. - Потоке? - Ну да, когда поставим это дело на поток. - Какое дело? - Чудеса. Одним из чудес будет раскрытие нераскрываемых дел. - Что ты мелешь? - Это гениально, Леша. Хотя и не просто. Но, главное, это реально! Надо только хорошенько все продумать, до мельчайших деталей. Чтобы не попасться. А вычислить нас не смогут. Идеальные условия для шантажа. - Шантажа? Ты с ума сошел? - Дурак! - Дурак. Согласен. Я ничего не понимаю. То ты орешь про чудеса, то теперь про шантаж. - Леша, что такое чудо? - Нечто невозможное. - Ерунда! Это то, что считается невозможным. На самом деле возможно все. Чудо осуществляется на основе соответствующих знаний и с помощью соответствующих средств. Знание у нас есть, - он опять мотнул подбородком в сторону досье. Осталось только найти средства. - Ты имеешь в виду деньги? - Нет! В том-то и весь фокус: деньги они нам сами дадут. Денег будет - бери, не хочу. Леха! Заживем! - Алик вскочил на ноги и, подойдя к окну, распахнул его. Энергия, вновь забурлившая в нем, требовала простора и свежего воздуха. В комнату ворвался ветер с кисловатым привкусом дождя. Бумаги разлетелись по полу. Леша бросился их поднимать, радуясь паузе в разговоре. Ему не нравилась затея друга. Он еще не был уверен, что понял его правильно, но инстинктивно чувствовал - что-то тут не то. Алик будто прочел его мысли. Он выхватил у Леши груду перемявшихся бумаг и бухнул в кейс. Несколько минут он молча стоял над ними, затем резко повернулся и рубанул рукой воздух, будто отгоняя последние сомнения. - Это должно сработать. Что ты сказал? Леша пожал плечами. - Я, собственно, ничего не говорил… если я правильно понял, ты хочешь под угрозой разоблачения, а также потери “денег и прочего имущества, приобретенного преступным путем”, сподвигнуть этих мерзавцев на гуманитарные акции? - На исполнение своих обязанностей, Лешенька. - Для них это одно и то же. - Хм! Пусть так. Тем более. Согласись, ведь здорово! У тебя дух не захватывает от перспективы? - У меня в зобу дыханье сперло. - Вижу. Но почему? Что тебе не так? - Все. Не знаю. - Так. Ну давай разбираться. Что тебя смущает? Моральная сторона? “Шантаж - некрасивое слово. Гораздо приятнее звучит соловей”? Из дерьма не делают сахарных пряников? Николка Маккиавелли был политическим отморозком, а мы должны быть без страха и упрека? - А что, нет? - Нет! Не тогда, когда удача сама плывет в руки. И такая удача! Это же фантастика! Вот, например, этот, - он порылся в груде бумаг, - вот, я его знаю. Приходил пару месяцев назад в наше агентство, заказывал ПиАр-программу. Папаша у него - крестный отец нехилого марза, а сыночку - приспичило в депутаты. Денег там… - Постой, но эта его программа, это же бред сивой кобылы… я-то думаю, откуда столько хренотени на душу населения, а это оказывается вы подсуетились? - Был грех, был. - Каешься? - Не-а. Это не по моему ведомству. - А, все равно, никакой ПиАр ничего не решает. Папашины деньги да связи, да неиссякаемый спрос на предложения, от которых невозможно отказаться. - А вот тут-то мы и можем поломать им всю музыку. Представляешь, получает наша креатура копию своего досье с вежливой просьбой отозвать свою кандидатуру. И все, клиент готов. Не будет у нас депутата Кесаяна. - А зачем? - Как то есть, зачем? А зачем нам этот мордоворот в парламенте? Там их и так как вирусов в носоглотке у гриппозника. По-го-ди… Действительно, зачем? Наоборот! Нам надо кулаки держать, чтобы он прошел. Пусть пройдет. Пусть только пройдет, а там… - А там и получит письмецо с вежливой просьбой. - Леша, да Маккиавелли перед тобой - младенец. Я даже думаю сам Великий Комбинатор…- он не договорил. Зазвонил телефон, и заговорщики застыли, будто захваченные на месте преступления. Долгие, сначала недоумевающие, потом обиженные гудки резали тишину, как коса сено, и наконец смолкли. Алик облегченно вздохнул. Повернулся к другу. - На чем это я? Эй, ты что? Леша сидел, обхватив голову руками. На лице его застыло мученическое выражение. - Кто это был? Кто звонил? Алик непонимающе пожал плечами. Леша пожевал губами и с напряжением, будто через силу, продолжил. - Знаешь, я давно заметил, когда ты находишься в сложной ситуации… когда решаются какие-то чрезвычайно важные вещи, и ты не можешь … происходит нечто такое… кто-то вмешивается, даже неважно кто, но он или сообщает тебе что-то, что отвращает тебя от задуманного, или предлагает неожиданное решение проблемы. А мы, как последние идиоты… Надо было взять трубку. Алик открыл было рот, чтобы возразить, но телефон зазвонил снова. Серж Нерсиссян, бывший-номенклатурщик-на-заслуженнм-отдыхе, неторопливо прошествовал в ворота своего трехэтажного особняка на тихой, тенистой улочке Айгедзори. Краем глаза он заметил выходившую из-за угла невестку, и его хорошее настроение улетучилось. Поравнявшись с ним, Анжела выдавила улыбку и тут же заторопилась наверх, пробормотав что-то насчет Гнелика. Глухая неприязнь невестки под маской послушливости, предписанной армянским Гименеем, оставалась для Нерсиссяна загадкой. Анжела была его собственным выбором, результатом долгих, тщательных калькуляций и взвешиваний всех за и против; он почти силой заставил сына жениться на ней. И теперь она, впрочем, что именно “она”, Нерсиссян определить не мог. Инкриминировать невестке было нечего, но в ее присутствии он терял ощущение значительности своего прошлого, незыблемости настоящего и уверенности в будущем - триединого символа веры номенклатурщиков всех времен и народов, как действующих так и почивающих на лаврах. Глянула эта Анжела на него птичьими глазками из-под очков, и его придавило предчувствие беды, и уже не величественной поступью, а грузной походкой старого человека он проследовал в дом, к своему любимому креслу перед телевизором. Из детской наверху послышался легкий вскрик, шум возни и смех. Гнелик! При мысли о внуке по лицу Нерсиссяна расплылась блаженная улыбка. Мрачные мысли разлетелись, и он деловито защелкал пультом дистанционного управления. Вечерний выпуск новостей только начался. Нерсиссян привычно вслушался в голос диктора, отмечая про себя, что-где-когда-и-почему скрывалось в реальности за отмеренной порцией информации, скармливаемой населению. Неслышно вошла невестка и, положив перед ним поднос с кофе, звякнула ложечкой, чтобы привлечь его внимание. Нерсиссян бросил на нее недовольный вздляд и ворчливо буркнул, ткнув пальцем в поднос, - Что это? - Ваш шоколад, - почти не разжимая губ, ответила невестка. - Какой шоколад? - все больше раздражаясь, повысил голос Нерсиссян. - Ваш. - Повторила невестка. - Вы его оставили в магазине. - В каком магазине? Кто тебе сказал? - Нерсиссян уже почти кричал. Невестка все так же спокойно и холодно парировала, - Здесь, в магазине за углом. Вы купили сигареты и шоколад. Сигареты забрали, а шоколад забыли. А сказал мне сам продавец. Но может, он ошибся, - она заколебалась, - если это не ваш, я заберу. - Нет, не надо, оставь. - Нерсиссян резким жестом махнул в сторону двери, как он это делал в свое время, отмахиваясь от неугодных посетителей или секретаря. Невестка, усмехнувшись, вышла. Оставшись один, Нерсиссян пожалел о своей грубости. В самом деле, зачем ему этот шоколад? Машинально, он разорвал обертку. Под серебрянной фольгой лежал сложенный в несколько раз листок бумаги. С первых же слов послания - набранного мелким шрифтом компьютерного текста - он понял, что шоколад предназначался именно ему. Кто-то очень хорошо осведомленный напоминал ему историю почти семилетней давности. Как некая международная организация провела мониторинг в зоне бедствия и обнаружила тысяч двадцать мертвых душ. Люди, погибшие при землетрясении или умершие по разным причинам после него, а также покинувшие пределы Армении, исправно получали ежемесячное пособие в размере двадцати американских долларов. Тут же были приведены незатейливые арифметические расчеты, иллюстрирующие личные доходы от этой операции самого Нерсиссяна, в ту пору еще не бывшего, а весьма активно действующего номенклатурщика. Лаконичное изложение фактов из прошлого увенчивалось строкой, напечатанной жирным шрифтом, дойдя до которой Нерсиссян почувствовал, что под его ногами разверзлась бездна, в которую ухнуло его перенесшее два года назад инфаркт сердце. Перечитав проклятую строчку раз десять, он закрыл глаза и откинулся в кресле. Делать нечего, приходилось признать, этот кто-то держит его за горло. Номер его счета в швейцарском банке и точная сумма, лежащая на этом счету. Нерсиссян подождал, пока охватившая его паника улеглась, и вернулся к чтению. Впрочем, остальное уже не удивляло. Некто, не преминув подчеркнуть скромность своих притязаний, требовал перевести пятую (всего лишь пятую) часть указанной суммы на нижеприводимый счет другого банка той же страны, с приятной во всех отношениях банковской системой. Это было все. Никаких угроз, никаких заявлений о своем всемогуществе. Впрочем, Нерсиссян понимал, что отправитель шоколадного послания и не нуждался в этом. Если он завладел такой инфрмацией… Но каким образом? Этими фактами располагал только Сам. А его уже давно не было в живых. Столько времени прошло! Нерсиссян давно и думать забыл о своем всесильном шефе и его чемоданчике. Ну почему, почему он решил, что чемоданчик похоронен вместе с его владельцем? Он, оказывается, только ждал своего часа, когда взять его за горло, отошедшего от дел, бессильного и… впрочем, почему бессильного? Нерсиссян ожил. Конечно! Грант. Он сейчас позвонит Гранту и… мы еще посмотрим… С колотящимся сердцем Нерсиссян извлек из недр кармана сотовый и набрал заветный номер. Густой напряженный бас ответил сразу. После взаимных приветствий Нерсиссян, стараясь унять дрожь в голосе, перешел к главному. - Ты же не откажешь мне в просьбе, Грант-джан, - начал он, но голос в трубке не дал ему продолжить. - Отказывать в просьбе я тебе не хочу, - размеренно роняя слова, вещал его давний друг-подельник, - но выполнить ее не могу. - Но откуда ты знаешь, о чем я хотел… - обиженно замямлил Нерсиссян. - Знаю, - отрезал тот. - Ты хочешь, чтобы я узнал, кому принадлежит некий закодированный счетик, не так?- Так. - обреченно выдохнул Нерсиссян. - Я, что, не первый? - И, думаю, не последний, - с той же резкостью бросил его собеседник. - Значит, считаешь, надо заплатить? - уже почти спокойно спросил Нерсиссян. - Да, заплати, лучше заплати, - чуть-чуть смягчился голос. - А ты сам за… - Нерсиссян осекся. Грант рассмеялся. - А я такого письма еще не получил. - И, наверное, не получишь, - подумал Нерсиссян. Скорее всего, это своего рода взятка ему, чтобы особенно не старался выследить шантажистов. Пока его самого не трогают, зачем ему лезть из кожи вон? Дружба дружбой, а табачок врозь. - Будто прочитав его мысли, Грант резко сменил тему. Рассеянно отвечая про здоровье сына, невестки и внука, Нерсиссян понял, что разговор окончен. Примерно через месяц после описанных событий в скромной двухкомнатной квартире на третьем этаже ничем не примечательного дома на улице Анрапетутян открылся офис. Тяжелая, обитая кожей дверь украсилась серебристой табличкой, где красивой вязью на трех языках значилось: “БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЙ ФОНД СОДЕЙСТВИЯ НАСЕЛЕНИЮ”. Ниже, на липучем бумажном прямоугольнике, указывались часы приема. Выходных дней в офисе очевидно не было. Марго решительно нажала на кнопку звонка. Хрипловатый баритон выкрикнул из недр офиса, что мол открыто, проходите. Марго толкнула дверь. После пятой попытки дверь наконец поддалась. Марго, изрядно поистратившая журналистский пыл после сражения с дверью, прошла внутрь. - Что ж вы так долго? - будто издевался голос, добавив бархатисто-вкрадчивых модуляций. Марго огляделась, и у нее екнуло сердце. Баритон принадлежал смуглому темноволосому красавцу с серо-голубыми, будто фосфоресцирующими глазами. Марго про себя обрадовалась, что утром успела забежать в парикмахерскую. Красавец поднялся из-за стола, протянул руку. - Располагайтесь, пожалуйста. Кофе, чай, сок? - Кофе, - Марго попыталась улыбнуться. - Прекрасно. Простите, запамятовал, вы от “Республики” или от “Времени”? Вы давно там работаете? Откуда вы узнали о нас? Через пятнадцать минут Марго сообразила, что они поменялись ролями, и не она берет интервью у директора новоиспеченного загадочного фонда, но тот успешно вытягивает из нее всю ее подноготную. Марго стало не по себе. Она порылась в сумочке. Красавец тут же пододвинул ей сигареты и пепельницу, галантно щелкнул зажигалкой. Марго усмехнулась. - Спасибо, но я искала это, - она положила на стол миниатюрный магнитофон. - А, - отмахнулся красавец, - этого не требуется. Все, о чем вы собираетесь меня спросить, вы найдете здесь. Он подошел к полкам, заставленным книгами, журналами и папками, взял из аккуратной стопки брошюру и протянул ей. Отличная бумага, прекрасный дизайн, свежий типографский запах, - машинально отметила про себя Марго. - Берите-берите, это вам. Здесь все изложено, и про учредителей и про цели-задачи-планы. А у меня, извините, дел по горло… если возникнет какой-то вопрос, хотя я в этом сомневаюсь, звоните. Красавец не садился. Вручив ей брошюру и продолжая смотреть на нее с обворожительной улыбкой, он тем не менее выразительно замолчал. На языке менеджмента это означало “ваше время истекло, освободите помещение”. Марго охватила злость. Почему этот красавец уклонился от прямого разговора и всучил ей эту фигню? Что-то тут не так. Ей не хотелось уходить. - Я обязательно воспользуюсь этой фи… вашим проспектом, но живая беседа это совсем другое дело. И я, - она огляделась, - я не допила свой кофе… Алик устало вздохнул. - Простите, но у меня действительно нет времени. - Но мы же договорились на пол-четвертого, - возмущенно выкрикнулаМарго, вытянув руку с часами как доказательство. - Вы договаривались не со мной, а с моим ассистентом по связям с общественностью. Ему, к сожалению, срочно понадобилось уйти, и поэтому вас принял я. В этой брошюре действительно исчерпывающая информация о нашем фонде. Чем же вы не довольны? Снова эта зачаровывающая улыбка. Марго против воли улыбнулась в ответ. - Нет-нет, что вы. Просто у меня сложилось впечатление, что вы уклоняетесь… не хотите говорить со мной вживую. Алик усмехнулся. - Дорогуша, мы с вами говорим вживую уже полчаса. Впрочем, - он посмотрел на часы, - чтобы вы убедились, что я не врал и действительно занят, ровно через десять минут сюда зайдет очередной посетитель, и, чтоб вы совсем уж уверились, что я ни от чего не уклоняюсь, оставайтесь, слушайте, наблюдайте, записывайте. Лады? - Лады! - Еще кофе? - Ага! Марго вся засветилась. Недоверие, обида, злость испарились, как по волшебству. Возникло ощущение блаженной легкости и радостного ожидания чего-то прекрасного, что вот-вот должно произойти. Алик понимающе улыбнулся. Как там говорила Майя? - “Где ты - там флюиды, флюиды, флюиды…”, - Где сейчас сама Майя? - Алик нахмурился. Зажигалка выпала у него из рук. Марго, наблюдавшая за ним, вскочила. - Может, я сама заварю? - Нет. Заваривать кофе - это не женское дело. Я этого никому не доверяю. Все, кто пьет мой кофе, соглашаются, что он уникален. Разве вы этого не почувствовали? Марго, не понимавшая причины перемены настроения странного директора странного фонда, с готовностью закивала. - Как все странно. - Что именно? - Знаете, я сказала вам неправду. - Когда? - Помните, вы спросили, почему я пришла, откуда я узнала о вас… - Ну и? - Так вот, это не задание редактора. Все наоборот, это я убедила редактора, что о вас надо написать. - Почему? - Ну, благотворительных фондов и всяких общественных организаций у нас пруд пру… простите… одним словом, никого этим не удивишь. Но у вас все не так, как у других. Про вас рассказывают чудеса. - Так-таки и чудеса? - Ну, как правило, чтобы получить грант, нужна чертова уйма документов, нужно написать проект, пройти конкурс и… - Что и? - Да! Ни для кого не секрет, что в большинстве этих фондов все решают взятки. Гранты раздаются в узком кругу своих, проверенных, а тем, кто “с улицы”, выдают официальное заключение: не прошли мол по таким-то и таким-то критериям. - Не ожидал, что мы с вами будем обсуждать сплетни. - Это не сплетни! Это говорят все. Алик рассмеялся. - Ну, хорошо, а к нам вас все-таки что привело? Проверить, берем мы взятки или нет? - Честно? - Желательно. - Подруга рассказала, что вы ей… что у вас ей без всяких проектов и всего такого прочего оплатили учебу в Штатах. Просто выписали чек. Она только расписалась в получении. И все. Это правда? - Да. - Но так же не бывает! - Почему? - Ох! Ну… столько вокруг проблем, несчастья, ужасов… всего… а ей… учиться в Штатах.. за что? - На то и чудо, чтобы не за что-то, а просто так. - Вы шутите? Она вам понравилась? Алик поморщился. Марго испугалась. - Я не то имела в виду! Я хотела сказать, вы что же, никому не отказываете? - Пока не приходилось. Не то, чтобы мы поставили перед собой такую цель, это было бы смешно, но пока, действительно, ни разу не пришлось никому отказать. Дело ведь в том, что мы не ограничиваем поля своей деятельности. У нас даже вышел спор по этому поводу, когда мы решали, как нам назвать фонд. - Да, это тоже я хотела спросить - фонд содействия - содействия в чем? - Вот в этом и вся суть. Если бы мы написали, в чем, мы тем самым ограничили бы круг проблем, а именно этого мы и хотели избежать. К нам обращаются со всеми мыслимыми и немыслимыми проблемами. Бездомным мы даем жилье, больным оплачиваем лечение, пострадавшим от несправедливости - находим адвокатов; весной думаем запустить завод на основе идеи одного сумасшедшего изобретателя, который пришел с ней к нам после долгих хождений по инстанциям, от чего он и сошел с ума; и будет много рабочих мест и для яйцеголовых и для синих воротничков. Видите, какой у нас размах, - Алик раскинул руки, - содействие во всем. В жизни. Мы помогаем людям жить. Жить ведь тяжело и иногда страшно тяжело. - А как же тогда Рипсик? - Кто? - Рипсимэ, моя подруга. У нее в жизни все о-кей, не хватало только уехать отсюда в Штаты. Ей здесь было просто скучно. - А мне она сказала не так. - А что она вам сказала? - Она сказала: “Душно”. Чувствуете разницу? Мне, что, надо было прочесть двадцатилетней девчонке нотацию? Что мол надо здесь, в родной стране, строить и обустраивать? Что вокруг тысячи нищих, обездоленных, увечных и калечных, и ее просьба на этом фоне аморальна? Ко мне пришла девушка с мечтой. У меня была возможность ее выполнить, и я ее выполнил. Если бы мне когда-то… - А мою мечту вы выполните? - А чудо - товар штучный. Одно на… - Значит, все-таки товар? - Не ловите на слове. Валяйте, излагайте вашу мечту. Марго не верила ушам. - Ну, что там у вас? Тоже хотите за бугор? Или может, открыть здесь свою газету? Или журнал? Дамский журнал. В выражении глаз красавца появилось что-то жалкое. Он опустил подбородок на скрещенные пальцы и замолчал. Марго стало страшно и тоскливо. - Ничего не надо. Я просто пошутила. Она хотела еще что-то добавить, но уже не успела. Дверной звонок выдал фрагмент из песни к кинофильму “Мужчина и женщина”, и Алик пошел открывать посетителю. *** Соблазн соблазнов есть знание. Жажда постижения неутолима и мучительна. Ты творишь свое восхождение по спирали, то взлетая в экстазе озарения, то карабкаясь постыдно медленно, то срываясь вниз и роняя в бездну окровавленные клочья кожи и человеческого достоинства. A вершина - вот она! - сияет алмазным блеском вышних истин. Последний виток. Твои ноги сбиты в кровь, твои глаза полуослепли, ты шепчешь потрескавшимися губами заветные слова. Но что это? - перед тобой горстка самоцветов, сыплющих искрами твоего собственного воображения. Ты все там же, в замкнутом пространстве своей личности, в ловушке Мебиуса, в кольцах змеи, проглотившей свой хвост. Угасающим сознанием, в отчаянном порыве, ты пробиваешь скорлупу своего я, и тогда в твоем сердце вспыхивает солнце, и ты возносишься в плазменном потоке. И что? Вновь разочарование: ты не можешь удержаться на высоте познанной истины. Но почему? Познав восторг и ужас четвертого состояния, золотой жар любови без страдания, младенчески-блаженную невесомость, колыбельный покой, ты возвращаешься в себя, в приватный ад, отгороженный ненадежной живой изгородью от ада всечеловеческого. Почему? *** Так. Вот в эту арку. Теперь направо. Или налево? Почему она никак не может запомнить? Направо - Проспект, налево - к Брюсову. Или наоборот? А, не все ли равно, куда идти, если идти некуда? - Майя решительно повернула направо. Ну вот. Теперь-то уже она наконец запомнит: направо - Проспект. Как уже холодно! Надо переходить на зимнее, но жуть как не хочется. Хочется продлить… Что продлить? Какая разница, тепло или холодно. Это все ерунда. Все ерунда, ерунда, ерунда… - Майя! От неожиданности она вскрикнула. - Испугалась? Ты, что, меня не узнаешь? Так изменился? - Нет, Айк, ты все тот же. Изменилась я. - Это силлогизм или ты набиваешься на комплимент? А что мы тут стоим? Пошли, у меня тут машина, прокатимся. - Машина? А где мотоцикл? - Мотоцикл? А-а-а… я его давно продал. - Продал? Продал мотоцикл? Майю кольнула боль. Это было неожиданно. Она и не предполагала, что так живо все помнит. Прошло столько лет. После разрыва с Маратом, чтобы выжить, она приняла ухаживания молоденького парнишки, подкатившего к ней на мотоцикле. Мотоцикл! Как они гоняли на нем по городу! Она любила его, как живое существо. Это мотоцикл, бешеная езда, осмысленное безумие риска помогли ей выжить. Продал. Эх! Ну да ладно. Майя улыбнулась. - Машина так машина. Машина - это здорово. - А ты и впрямь изменилась. Майя усмехнулась. - Лучше скажи, куда поедем. Пугать пешеходов мне уже не в кайф. - Поедем в клуб анархистов. - И такой есть? - Я тебя удивил? - Да как сказать… Айк резко затормозил. Посмотрел на нее. - Что с тобой? - А что? - Даже тогда, в холодные и мрачные девяностые ты не была такой. - Какой? - Угрюмой, что-ли. Я помню, в тебе была боль, злость даже, но не без… - Без - что? - Ничего. Едем. В клубе - снятой вскладчину квартире - было полно народу, жующего, пьющего и дымящего. Айка окликнули. Он пошел на голос, почти таща за собой Майю, которая мешкала, стараясь не наступить ни на что из мозаики рук, ног, чашек, бокалов, пепельниц, кассет и еще много чего. Парень с наголо выбритой головой и широко расставленными застывшими глазами расчистил им место у низкого столика. Айк представил Майе близсидящих. Бритоголового звали Омар. Он пододвинул к ним тарелки, бутылки и фужеры, сделал приглашающий жест и продолжил прерванный разговор. - Чудес не существует. Существуют мошенники и дураки. Выбирайте сами, что вам больше подходит. - Легче на поворотах. Среди нас дамы. - О, дамы! Дамам это все неинтересно.. Майя поняла, что вызов адресован ей. Ну, держись, лысый! - Не совсем так. Не “это все”, а ваш спор. Мне не интересно вас слушать. - Ого! Это почему? - Задело? То ли еще будет, ей пальца в рот не клади, - подлил масла в огонь Айк. - Потому что ваш материализм не стоит выеденного яйца. - Вот как? Выеденное яйцо - это конечно сильный образ, но не аргумент. - Я вам это докажу. В два счета. - Время пошло. - Вы согласны с принципом презумпции невиновности? - Разумеется. - Значит, не я должна доказывать вам, что чудеса существуют, а вы - что их не бывает. - Браво, Майя! - Так ему! - Ну, Омарчик, что скажешь? Молви слово. - Так, хорошо. Тогда давайте сначала определимся. Дайте мне формулировку чуда, и я вам докажу, что такого не бывает. - Не-а. Не дам. В нашей вселенной чудо - понятие фундаментальное, оно вне формул нашего языка. - Вы облегчили мне задачу. Всему, что существует в природе, можно дать определение. - Да? Тогда дайте определение точки. Только без надувательств с тавтологией. Ну? Точка. Такая простая, земная, родная, материальнейшая. Ну? - Ну не могу. Ну, а что это доказывает? - То, что вы правы: точки в природе не существует. - Что? Как это? - Элементарно, Ватсон. Точки в природе, - я подчеркиваю, - в природе не существует. Как бы вы ни старались, вы не сможете изобразить точку. Это всегда будет кружочек, пусть крохотный, микроскопический, но кружочек, со вполне определенным, измеримым диаметром. Но не “точка”. Точки не существует. Есть понятие точки, идея точки, существующая в вашем сознании, воображении, в условном мире абстракций, но не в природе. - До-о-о-пустим. Ну и что? - А то, что точка - это базовое понятие: математика начинается с точки. Я вам только что показала на элементарнейшем примере, что ваша наука основывается на идеях, а не на том, что “реально существует в пририде”. Это означает первичность идей. Ваш материализм - иллюзия. - Ничего это не доказывает. - Хорошо. Скажите сами что-нибудь безусловное, типа дважды два. - Белое - это белое. Черное - это черное. Пожалуйста, опровергните. - Пожалуйста: ни белого ни черного “в природе не существует”. - Я понял. - Наконец-то. - Ну, это ладно, а как насчет евангельских чудес? - Что именно? - Ну, хотя бы “чудо с пятью хлебами” - Омар, это даже мне понятно, это же аллегория, там речь шла о “хлебе небесном”, духовной пище, - вмешался сидевший рядом с ним полноватый задумчивый парень с пухлыми, будто обиженно выпяченными губами, - глупо понимать все это буквально. Майя улыбнулась. - Но почему? Если вы отвлечетесь от своего привычного знания, вы поймете, что это вполне возможно. Вам это кажется невозможным, потому что современные технологии этого не позволяют, только и всего. Что, в сущности, сделал Иисус? Сотворил из пяти хлебов пять тысяч. Как, спросите вы? - Да, как? - Очень просто: он их размножил, скопировал. Взял матрицу одной буханки и по ней сделал четыре тысячи девятьсот девяносто пять копий. - Из чего? - Из чего угодно. Из воздуха. Все вещества состоят из одних и тех же элементарных частиц. - Но как, как он это сделал? - А вы знаете, как работает ксерокс? Ведь, нет. Представьте себе дикаря, который впервые видит этот аппарат. Что он видит? Некий человек берет один лист бумаги с определенным текстом или изображением, кладет его в пасть чудовища, оно его заглатывает и изрыгает тысячу таких листов. Дикарь в восторге или в ужасе, в зависимости от натуры. Могу предложить второй вариант: Иисус передал матрицу- заказ в соответствующий небесный офис. Там ему заказ выполнили и телепортировали. Главное тут не как Он это сделал, а что пожалел голодных людей и захотел их накормить. Главное в чуде - это желание сделать чудо. Пожелайте накормить голодных людей, и вы узнаете как вам это сделать. - Но это все равно не доказывает возможность чуда. - Я и не ставила перед собой такой задачи. Я все-лишь хотела показать вам, что ваш материализм безоснователен. Он вам просто нравится. Вам комфортнее в мире, обрезанном бритвой Оккама. А мне там и скучно и душно. - Только не говорите, что некому руку подать, - Нет-нет, руку я вам подам. И с удовольствием. Майя протянула ему руку. Омар прижался к ней губами. Закрыл глаза. Это было приятно, не хотелось отнимать руки. Если бы она могла вот так забыться. Ну не абсурд ли? Материалист Омар готов полюбить ее, если уже не влюбился, а она - адвокат чудес - не способна на любовь. Майя опустила веки. - Ого! Народ, смотрите, это что-то! Нотки дурашливой ревности в голосе Айка. Аплодисменты. Майя почувствовала себя смешной. Тянуть паузу? А, все глупо. Все. Она засмеялась. Вскинула глаза. Все смеялись. Но не над ней, не над ними. Смеялись по-доброму. Айк постучал костяшками пальцев по невозмутимо склоненному бритому черепу. Омар притворно застонал и наконец поднял голову, не выпуская руки Майи. - Ну и как там? - спросил Айк. - Где? - пронеслось в голове Майи. Омар покрутил головой. - Супер. - Не отделаешься. Давай подробности. - Ты это о чем? - вмешалась Майя. - О четвертом состоянии. Майя недоуменно посмотрела на свою руку. Айк расхохотался. Засмеялся и Омар. Пока Майя думала, что бы это значило, за столом запели. У девушки, сидевшей напротив Майи, оказался глубокий сильный голос. Постепенно остальные умолкли, и пела уже одна она. Не прерывая пения, она оглянулась. Ей протянули гитару. Она склонилась над струнами характерным движением, обнимая инструмент и прислушиваясь к нему. Прямые, выкрашенные в цвет тусклого золота, волосы упали ей на лицо. Она затянула новую, надрывно-тоскливую песню. Каждый куплет начинался словами “Я не понимаю”, затем следовал перечень. - Так можно без конца, - подумала Майя. - Это песня без конца. Я не понимаю, не понимаю, не понимаю. Внезапно она осознала, что по ее лицу текут слезы. Она испугалась. Схватив платок, она принялась прикладывать его ко лбу, щекам и шее, делая вид, что отирает пот. Никто на нее не смотрел. Не заметили? Или из деликатности? Скорее, последнее. А, все равно. Она облокотилась локтями на стол и оперлась лбом на сложенные пальцы, почти спрятав лицо. Ее жалеют, сочувствуют, даже не зная в чем дело? Пусть так. Какая изумительная песня. Все правильно - от начала и до конца - “я не понимаю”. Да, талантливая девчонка. Айк успел ей шепнуть, что она сама пишет и музыку и слова. Вот, живет такая и никто про нее не знает, кроме этих “анархистов”. А на эстраде полно бездарей, невесть зачем и кем раскрученных. Парад посредственностей. Наше время - торжество посредственности. И посредничества. Сервис победил созидательный труд. Творчество никому не нужно. Процветают перекупщики. Сбывают всякую дрянь, отбирая ее по принципу… - она не успела додумать. Девушка кончила петь, заявив: “Все, хватит, а то я никогда не остановлюсь. Это - песня без конца”. - Умничка, - Майя улыбнулась ей, огляделась. В комнате стало изрядно просторней, анархисты разбрелись, кто куда. Приглушенные голоса доносились с балкона, на кухне что-то звякало. Майя потянула Айка за рукав. В машине она расплакалась, уже не таясь. Айк не пытался ее успокоить. Он вырулил на тихую улочку, остановил машину, вытащил сигареты и протянул ей. От удивления она перестала всхлипывать. - Ах да, ты же не куришь. А мне можно? Майя молча кивнула. - Так что все-таки с тобой? Майя рассказала. - Ребенок? Ребенок? - повторял Айк, будто не веря ушам. Не понимая его удивления, Майя повернула к нему заплаканное лицо. - А что? Почему я не могу иметь ребенка, как все? - Милая, да я к тому, что, в чем же тут проблема? Взгляд его был - нельзя выразительней. Майя оттолкнула его. - Прекрати, - буркнула она. - Пожалуйста. Но ты… не обидишься? - Что? - Дура ты, вот что. - … - Что молчишь? - Как сказал Людвиг Витгенштейн, о чем нельзя говорить, о том следует молчать. - Это сказал Витгенштейн? - А ты не знал? - А я думал, это сказал Адам Еве. Майя рассмеялась. - Вот это мне в тебе и нравится. - Только ли это? Айк улыбался, но в его глазах застыла напряженная злость. Майя до боли сжала скрещенные пальцы. Ощущение нереальности происходящего захлестнуло ее, вызвав панический страх. Что она тут делает? В этой машине, рядом с этим человеком. Этот человек… Это - человек. Это - обыкновенный человек. Обыкновенный, простой, хороший парень. Если она сейчас улыбнется и скажет что-нибудь простое и хорошее, а потом коснется его и почувствует живое тепло тела… они когда-то были близки. Почему сейчас ей это кажется невозможным? Почему этот парень кажется ей чудовищем? Примитивным и злобным. Так. Если люди стали казаться ей монстрами, значит что-то произошло с ней. Одна за другой порвались нити, связывающие ее с реальностью. Если она утратит и способность к общению, она потеряет последние объективные критерии. И что дальше? Если вещь существует только в себе, значит, она не существует вовсе. Только смотрясь в зеркало жизни, человек ощущает себя живым. Тебя нет, дорогая моя. Почему все так? Потому, что тебе всегда “понять” хотелось больше, чем “иметь”. А “у неимущего отнимется и то, что имеет”48. Иди, вырой из земли свой талант и пусти в дело. Так. Что можно сделать конкретно сейчас? Дать Айку по морде и выйти из машины. - Айк! - Да? - Спасибо за прекрасный вечер. Как зовут ту девушку, которая пела? Айк заморгал глазами. - А что? - Ничего. Здорово пела. Спасибо тебе за все. - Куда тебя подвезти? - Не надо. Хочу пройтись. - Как знаешь. В конце концов… Алик поглядел на часы. До конца перерыва оставалось всего двадцать минут. Черт его дернул обещать Марго вернуться к ланчу. Хотя, можно успеть, если прибавить шагу. Алик увернулся от грузчика, вынырнувшего со своей тележкой из ярмарочного переулка, и носом к носу столкнулся с Майей. - Вот те на! - “Глаза вы, что-ли, оставляете дома, сударь?”49 - О да, свет очей моих, то есть, нет. - Я слышала, ты ушел из агентства. Почему? - Чтобы ты обо мне услышала. - Алик, Алик, Алик, Алик…. - Что, что, что, что? - Что ты сейчас делаешь? - Я? Я делаю чудеса. - Я серьезно. - Если серьезно, то я ввязался в авантюру. Опасную и прекрасную. Прекрасную и опасную. - Но? - Но пока жив. - А-а-а… - А ты? - А я - нет. - Что, нет. - Я - не жива. Я не живу. - Это большая новость. - Ага. Нет. - Что, нет? - Так еще не было. - И это такая же новость. - Алик, Алик, Алик, Алик! - А пойдем-ка я покажу тебе свой офис. - Где ты творишь чудеса? - Где мы творим чудеса. - Мы? - Мы с Лешкой. Знаешь Лешку? - Это который по судам? - Однако, знаешь. - А это далеко? - Нет. Два шага. Алик взлетел по ступенькам. Майя еле поспевала за ним. Какая массивная дверь. И замки устрашающе мощные. “Фонд содействия” - Хм! За дверью послышался быстрый топот, и что-то то ли упало, то ли со стуком закрылось. - Алик! Ты где так долго? Я заказала нам пиццу и мороженое. - Яркая брюнетка в усыпанных блестками обтягивающих джинсах и топике бросилась было к Алику и осеклась, увидев Майю. - Марго, я занят. Все отменяется. - Алик коротко взглянул на нее и исчез в соседней комнате. Девушка опустила глаза, но не двинулась с места. - Почему? - шепотом спросила она и повторила громче, - почему? Я подожду. - Я же сказал, я занят. Марго посмотрела на Майю сузившимися глазами и осталась стоять. - Какая настырная, - подумала Майя. - Впрочем, как она может судить эту девчоночку? Чудеса? Вот оно - чудо любви - тысяча вторая сказка Шахерезады, еще не рассказанная. Сволочь, все-таки, Алик. - Майя подошла к девушке, приобняла ее за плечи. - Милая, нам правда нужно поработать, а завтра будет новый день. Все только начинается! - и добавила, будто это было решающим аргументом, - это И-Цзин. Девушка коротко вздохнула, пробормотала что-то невнятное и побрела к выходу. Тяжелая дверь захлопнулась за ней как прочитанная книга. Майя вздрогнула, но увидев Алика с серебряным, под старину, подносом, тут же забыла о ней. Алик расставил чашки, тоже из чеканного серебра, придвинул к себе пепельницу. - Садись. И рассказывай. - Это ты рассказывай. Как, откуда, что, где, когда, а главное, кто? Кто за всем этим? - Это я уже сказал: я и Леша. “Мы с приятелем вдвоем замечательно живем”. - Не лепи горбатого, фраерок. Я сказала - Гор-р-р-батого. У тебя вошь в кармане, блоха на аркане, и у твоего Леши не больше. - А может, лучше, я тебе Мурку сбацаю? - Мурку ты прогнал. - Ну ничего от тебя не скроешь. - Так что, давай, начинай дозволенные речи, Шахерезадница ты наша. - Э-э-э-х! Пей кофе, остынет. - Алик помолчал. - Ну, ладно, твоя взяла. Со спонсором как раз все четко. Это - лешкин друг детства. Он уже лет двадцать в Штатах. Бизнесмен. Денег - куры не клюют. Это все, - он обвел рукой офис, - результат чудесного совпадения или, как ты любишь говорить, наведенного случая. Сидели мы как-то с Лехой и фантазировали, рисовали в мечтах этакий вот фонд. И вдруг - телефонный звонок. Леша берет трубку и слышит голос друга-детства-а-ныне-миллионера. Естественно, Лешка его тут же приглашает, мы втроем напиваемся, и друг-миллионер становится отцом-основателем, то бишь, учредителем. Все чин-чин. - Алик, я человек доверчивый, как ты знаешь, я бы поверила всему этому и даже более фантастической истории, но ты забыл, что ты сам сказал: “Авантюра”. Проговорился. Так что, рассказывай, как было на самом деле. Майя слушала молча. Это было на нее не похоже. Обычно она была отвратительным слушателем, то и дело перебивала собеседника, выплескивая эмоции и идеи. А тут - молчала. Алик не мог угадать впечатления, произведенного на нее их с Лешей почином, и начал нервничать. Он скомкал детали и задал прямой вопрос, который мучил его самого, как он ни хорохорился: - Ну что, готов приговор? Шантаж - мерзость, а я - негодяй? Майя вымученно улыбнулась. - Нет, Алинька, нет. Шантаж - мерзость, но ты - молодец. Алик не верил ушам. - Это как так? - Все эти люди из чемоданчика должны быть как-то наказаны. Это не вопрос. Но если бы эти бумаги попали в руки наших дерьмократов, в одном я уверена - эти деньги просто перекочевали бы из одних карманов в другие. А так - если вы поможете хоть нескольким людям выбраться из трясины, хоть что-то создадите или наладите, я -за. Ты - молодец. Вы - молодцы. Алик засиял, вскочил с дивана, прошелся по комнате, потом, резко остановившись, подошел к ней почти вплотную и заглянул прямо в глаза, в тысячный раз подумав: ”Ну почему мы не вместе?”. - Вслух он сказал: - Спасибо, Майка. А ты здорово изменилась. Майя усмехнулась и отстранилась, в тысячный раз угадав его невысказаный вопрос. - Позволь мне вернуться к самому началу. Мне непонятно... ты не сказал, почему вы отбросили первоначальную идею расследования. Что там выяснилось с 27-ым? Алик поморщился. - Ничего не прояснилось. Мы тогда взвесили все за и против и решили, чем лезть в воду, не зная броду… в бумагах не было ничего, касавшегося этого дела. Леша был с самого начала не прав, механически связав два события - это было совпадение. Это было совпадение, - повторил он. - И мы решили делать что-то конкретное, пусть маленькое, но реальное - вот этот фонд. - Фонд - это здорово, но, Алька, это же смертельный риск. Удивительно, что вас до сих пор не вычислили. - Нет. Не думаю, что к нам так легко подобраться. Этот лешкин друг - маленький финансовый гений: он каждую партию денег, поступающих на “наш” счет, сначала перебрасывает из банка в банк, через страны и континенты, по сложнющей и каждый раз новой ломаной. - Да ведь на это же требуется чертова уйма времени. - Умница! - радостно закивал Алик, - вот послушай, как мы это дело закрутили: в действительности на чудеса идут деньги нашего Мистера Твистера. А шантажные бабки, прошедшие должный марафон, он использует уже в своих корыстных целях. Уразумела? Ну никак невозможно, даже отследив все зигзаги шантажных тугриков, выйти на наш фонд. Поверь, там сам черт ногу сломит. - Откуда тебе знать? Ты же ничерта в этом не смыслишь. Алик, закрываите свою лавку чудес. Завтра же. С первым утренним лучом. - Нет, Маюшка, не завтра и не послезавтра, а когда запустим завод. Мы так решили. - Завод? Да, завод - это аргумент. Народ получит рабочие места, гениальный изобретатель - путевку в жизнь, с Запада хлынут армии инвесторов и потоки туристов… - Нью-Васюки, да? Ты к этому? - А ты? - А я к тому, что основная часть прибыли от завода пойдет на поддержание “нашей лавки чудес”. Мы ее не закроем. А вот чемоданчик… - Ну? - Аннигилируем. Обещаю. Да что там, обещаю, - мы с ребятами именно так и решили. Потому что и противно и, опять же, сколько веревочке ни виться… - Ну вот и славно… хотя… - Ну что тебе еще? - Насчет 27-го - жаль, что вы так и не… А какие у вас были версии? Ну, до того, как вы решили отказаться от этого дела, вы ведь его обсуждали? - Ни до чего нового мы не додумались, не надейся. - И все-таки, мне интересно. - Ну, версия номер один: союз Вазгена с Демирчяном мог стать реальной силой, способной создать настоящее государство. Демирчян - созидательное начало с необходимым опытом и терпением, Саркисян - армия. Плюс - оба изрядно популярны, хоть и каждый по-своему. Но сильная процветающая Армения не нужна Большому Белому Западному Брату и - дальше по сценарию. - Что не нужна - это факт, но сомнительно, чтобы они стали действовать таким образом, через террористов. Наири для них слишком мелок. Для них более характерно дестабилизировать обстановку с помощью этно-религиозных конфликтов. А тут в их распоряжении такая золотая жила как Карабах. А номер два? - Номер два: рука Москвы. Как раз в связи с конфликтом. Тогда было очень похоже, что Вазген готов подписать договор. Ну а нашему Среднему Белому Брату тоже выгодно всегда иметь под рукой безотказный рычаг давления в виде тлеющего конфликта. - Тоже не годится, по-моему. Зачем им для этого было убивать двух лидеров нации, с явно и ярко выраженной про-российской позицией? Достаточно было бы воздействовать на противную сторону, чтобы там не подписывали договора. Для этого и больших усилий не потребовалось бы. А еще были? - Еще? Еще - партия Первой Республики. - Что-что-что? - Я тоже это сразу отмел. Терпеть не могу, когда из первачей делают бабайку. - Да нет, в этом как раз… погоди… - Что, ты что-то знаешь? - Не то чтобы знаю, хотя, я, конечно, уже слышала эту версию. Видишь ли, мне как-то один адвокат говорил, что это их почерк - modus operandi. И мотив налицо: союз Демирчяна с Саркисяном предполагал следующим шагом президентство Вазгена. Тогда, - как ты их обозвал? - первачи потеряли бы своего президента, которого, как они считают, посадили они. Это я излагаю ход мыслей того адвоката. Я тогда с ним не согласилась. Мне и сейчас не хочется в это верить. Но… - Что? - Почти ничего… сравнительно недавно я случайно повстречала старого знакомого, как раз из э-э-э первачьих верхов. - Ого! - Никаких “ого”. Это просто знакомый. Когда я с ним познакомилась, я понятия не имела, кто он. Просто умный, эрудированный человек, с которым мне было интересно общаться. Ну так вот, сидим мы с ним значит в кафе, и разговор, совершенно случайно зашел о терроре как о феномене. И я его спросила, что он думает о 27-ом. И у него лицо мгновенно окаменело. И он резко, в совершенно несвойственной тону наших бесед манере, отрезал: “По поводу этого дела я никаких комментариев не даю”. - Я аж испугалась. Говорю: “Да я не спрашиваю твоего мнения как лидера, представителя и т.д., мне интересно твое личное мнение. Он чуть-чуть смягчил выражение лица и тон и сказал: “А у меня нет своего мнения, я ничего по этому вопросу не думаю”. Это меня удивило еще больше, так как у него всегда и по всем вопросам было свое и очень оригинальное мнение. Я тогда ничего не поняла и как деликатный человек просто переменила тему, но запомнила. И теперь, когда ты упомянул эту партию, у меня в мозгу что-то щелкнуло, и все это - разговор с адвокатом и эпизод с моим знакомым - сошлось в фокусе. Это всего лишь интуиция. Но, по-моему, это точно они. К тому же еще, я знаю, что Наири, которому, конечно, место в дурдоме, в одной палате с наполеонами и брутами, перед своей акцией, обращался к разным партийным лидерам, ища поддержки, так что этим господам не составляло труда узнать о его планах и использовать в своих целях. И знаешь, очень похоже, что они не принимали конкретного участия ни в организации ни в исполнении этого кошмара. Они пообещали поддержку. У меня вырисовывается такая схема: они обещали Наири свою военную поддержку, но, главное, мне кажется, они убедили его, что подготовят и приведут к стенам парламента толпы народа, который с ликующими криками ринется на сцену исторического действа и провозгласит Наири своим спасителем… В пользу этого говорит и то, что, насколько я помню, террористы, сделав свое черное дело, вели себя так, будто архи-напряженно чего-то ждали, и, не дождавшись, весьма озаботились и подвяли. Майя замолчала. Алик тоже молчал, потрясенный. Не то чтобы Майя его убедила, но он всегда верил в женскую и, особенно, майину интуицию. Внезапно, Майя погладила его по щеке. - Алик, это очень хорошо, что вы туда не сунулись. Это так страшно! Бедные родственники погибших. Бедные, бедные, бедные… Я с некоторыми из них знакома лично. - Я тоже. Да и Лешка, конечно. - Алька, расскажи теперь про ваши чудеса. - Да что рассказывать! Вот, лучше, скажи ты - чего тебе хочется в качестве чуда для себя лично? Майя удивилась так искренно, что Алик расхохотался. - Ну да, я не шучу, если я делаю это каждый день для совершенно незнакомых мне людей, неужели не сделаю для тебя? Итак? Майя наморщила лоб. Алик напрягся. Вот он этот миг. Сейчас он узнает, что там, у куклы внутри. - Итак? - повторил он. Майя кашлянула, прочищая горло. Потом порылась в сумочке. - Вот. Фамилия, имя и телефон. Девушка-самородок. Талантище: пишет изумительные песни и изумительно их поет. Сделай для нее чудо. Алик покаянно закивал. - Все правильно: “Фрида, Фрида, Фрида”. Сделаю. И все-таки, я хочу для тебя. Та-а-а-к. Что скажешь насчет турне по земному шарику? Маршрут назначишь сама. Оформим как писательскую командировку. Ты у нас писатель? - И еще какой! - Хм! От скромности не помрешь. Но к делу - тебе необходимо повидать мир, набраться новых впечатлений, а то сидишь тут безвылазно и распадаешься. Скоро останется один серый свинцовый порошок. - Алик! Неужели ты серьезно? - Все. Заметано. Маршрут, выбранный Майей, пролегал через развалины Вавилона. Она была там, когда “союзники” начали военные действия против Ирака. У нее было журналистское удостоверение, камера и портативный компьютер, которыми ее снабдил Алик. Майя жила в семье молодого археолога, вместе с его женой ухаживала за раненными, снимала все, что удавалось, и писала новую книгу. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Майя - понятие древней и средневековой индийской философии; главное значение его - иллюзорность воспринимаемого мира. 2. Басе - великий японский поэт XVII века. 3. Прозвище правительства Левона Тер-Петросяна, состоявшего из представителей отборной советской интеллигенции. 4. “Сокровенное знание” (санскр.) - заключительная часть Вед. 5. Жизнь созерцательная (лат.) 6. Неточная цитата из романа Роберта Шекли “Обмен разумов” 7. Послание к римлянам Святого Апостола Павла. Гл. 9. 8. Перифраза строки Пастернака “Дано мне тело - что мне делать с ним?” 9. Туннельный переход - переход электрона на более высокий энергетический уровень без получения энергии извне. 10. До бесконечности (лат.) 11. Ереванский Государственный Лингвистический Университет имени Брюсова. 12. Борьба, борьба до конца. Карабах наш. (искаж. арм.) 13. Парафраз известных слов Л. И. Брежнева “Широко шагает Азербайджан”. 14. ЕРНИИМ - научно-исследовательский институт вычислительных машин имени Мергеляна 15. Факты о геноциде приводятся по Г. Хомизури “Социальные потрясения в судьбах народов”. 16. Термин “арменоцид” в 1960 году ввел Муса Пренс, арабский историк. 17. Устав Лиги гарантировал неприкосновенность границ ее членов. 18. Что и требовалось доказать (лат.) 19. За стенами (лат.) 20. Ты армянин? (искаж. арм.) 21. Потихоньку-потихоньку (искаж. арм.) 22. Приблизительно: Да унесу я твою боль, за то, что ты армянин (искаж. арм.) 23. Древнеиранский религиозный памятник; в зороастризме - собрание священных книг. 24. Имеется в виду работа Ницше “Так говорил Заратустра”. 25. Цитируется по книге Е. П. Блаватской “Карма судьбы” 26. От Матфея. Гл. 7. 27. От Иоанна. Гл. 10. 28. Позор! (англ.) 29. Центральный проспект в г. Баку, столице Азербайджана. 30. Речь идет о принятии на внеочередной сессии Совета народных депутатов Нагорно-Карабахской автономной области решения о ходатайстве перед Верховными Советами Азсрбайджана и Армении о передаче НКАО из состава Азербайджанской ССР в состав Армянской. 31. Людей не осталось. (искаж. арм.) 32. Приблизительно: да унесу я твою боль (искаж. арм.) 33. Цитируется по книге Е. П. Блаватской “Карма судьбы” 34. святая святых (lat.) 35. Госпоже Правой Ноге - С приветом от Алисы. (англ.) - неполная цитата из “Приключений Алисы в Стране чудес” Льюиса Кэрролла. 36. Именно так! (англ.) 37. А вы так и не сказали, который час. (искаж. арм.) 38. (здесь) мы - маленькие люди. (искаж. арм.) 39. Письмо Байрона Т. Муру. Венеция. 5 декабря 1816 г. 40. Привет, Стенли! (англ.) 41. Месроп Маштоц (около 362 - 440) - армянский просветитель, создатель армянского алфавита. 42. Моя вина. (лат.) 43. Цитата из “Фауста” Гете. 44. От Матфея. Гл. 5. 45. Цитата из “Приключений Алисы в Стране чудес” Льюиса Кэрролла. 46. Аллюзия на роман “Дорога в никуда” А. Грина. 47. 27 октября 1998 г. группа террористов ворвалась на заседание Национального собрания. Террористы застрелили премьер-министра и спикера парламента, убили и ранили еще нескольких депутатов. Террористов вскоре разоружили, и уже несколько лет над ними вершится долгосуд. 48. От Матфея. Гл. 25. 49. Цитата из “Трех мушкетеров” А. Дюма