Предыдущая   На главную   Содержание   Следующая   И.Э.Акопов Все так и было…   И.Э.Акопов Все так и было… (наброски воспоминаний) Под редакцией В.И. и А.И. Акоповых Ростов-на-Дону 2003 ББК Р.г.(2)6 А-48 Акопов И.Э. Все так и было…(наброски воспоминаний). – Ростов-на-Дону: ООО «Терра», 2003. – 472 с.; илл. 12 с. ISBN 5-98254-003-Х Книга представляет собой мемуары профессора медицины Ивана Эммануиловича Акопова (1906-1989), написанные им в 1974-1976 гг. и охватывающие период с 1912 по 1958 гг. Содержит воспоминания о детстве и юности, участии в Отечественной войне, жизни и деятельности в Армении, Дагестане, Самарканде, Ростове, Краснодаре. В книгу включены также воспоминания жены автора – А.А. Чолахян (1906-1983), относящиеся к периоду ее жизни в Ростове-на-Дону до 1925 г., а также некоторые другие эпизоды из жизни семьи и фотографии. Семейная хроника может представить интерес для читателей, имеющих отношение к описываемым событиям или интересующихся историей. ISBN 5-7266-038-Х ББК Р.г.(2)6 © Акопов И.Э. © Оформление. ООО «ИнфоСервис», 2003 Предисловие редакторов Настоящая книга представляет собой публикацию мемуаров нашего отца - Ивана Эммануиловича Акопова (1906-1989). Мемуары были написаны им между 1974 и 1976 годами в г. Андижане, куда он поехал, уже в пенсионном возрасте, для того, чтобы помочь своим бывшим ученикам, участникам научной школы фармакологов, созданной им в Самарканде и других городах Узбекистана в период 1946-1958 годов. В этот благоприятный момент его жизни, окруженный вниманием, почтением и теплотой, он, человек общественного темперамента, по природе не склонный ни к каким личным занятиям, в хороших условиях и при возникшем свободном времени, решился на такой шаг, как написание мемуаров. Будучи человеком целеустремленным, доводящим каждое дело до конца, он напечатал на пишущей машинке свыше 700 страниц текста, уложил его в папки и роздал своим детям – нам и нашей младшей сестре – Елизавете Ивановне Акоповой. Этот текст пролежал много лет, прежде чем мы всерьез обратились к нему. Это случилось уже после его смерти, наступившей в 1989 году… Нам представляется, что строгого плана и заранее намеченных тем, которые предстояли описанию, у него не было, и мемуары построены по хронологии событий, казавшихся ему наиболее значительными, оказавшими на него наибольшее эмоциональное воздействие либо повлиявшими на его жизнь. Наш отец прожил очень трудную и яркую жизнь, наполненную огромными событиями. Это детские впечатления о турецкой резне и беженстве, во время которого умерли его отец и брат, а позже, в связи с последствиями этого, - мама и другой младший брат; это трудная жизнь в незнакомой по языку и укладу среде и формирование личности - от неквалифицированного рабочего до специалиста с высшим образованием, а затем - доктора наук, профессора; это участие в насильственной коллективизации и не всегда понятной внутрипартийной борьбе; это несправедливое исключение из партии (почти равное в то время признанию врагом народа) и борьба за восстановление в ее рядах; это участие в Отечественной войне, куда он стремился с первых дней; это почти трехлетнее пребывание и борьба в фашистском плену, затем побег из него, тягостная, унизительная проверка в советских бериевских лагерях и дискриминация на многие годы (несмотря на очевидное и богатое свидетельствами, честное, во многом героическое, поведение); это борьба за честь, достоинство и возможность работать в вузе, борьба за признание и внедрение в практику своих научных достижений; это постоянная борьба против дельцов и проходимцев в его среде, а часто и в государственных и партийных органах… Это и многое другое, что нам известно из его многочисленных устных рассказов, а также из рассказов нашей мамы – Анны Аркадьевны Чолахян, их друзей, сослуживцев и знакомых. Поэтому мы, как последние из оставшихся в живых свидетели, знаем точно, что этот текст, безусловно, с одной стороны представляет интерес как документ той эпохи (не только для его потомков), а с другой - не отражает всех, даже самых главных и значительных событий его жизни. Эти события можно проследить по многим другим, оставшимся после него документам, хранящимся в десятках папок, посвященных его научной, профессиональной, организаторской и общественной деятельности, основная часть которой связана с работой в Самаркандском и Кубанском медицинских институтах, где он заведовал кафедрами фармакологии. Предметом его деятельности было преподавание фармакологии и научные исследования новых лекарственных средств, преимущественно из растений. Однако надо знать особенности социально-политической системы и административно-бюрократическое устройство общества того периода, чтобы понять, почему он находился в состоянии постоянной борьбы, выходящей за рамки профессиональных интересов. Одним из постулатов коммунистической деятельности был известный лозунг: «Жизнь – это борьба!». На многих из его папок сохранились заголовки: «Борьба за лагохилус», «Борьба за афиллин», «Борьба против произвола … (указывается адрес)» и т. п. Будучи человеком исключительно порядочным и кристально честным, он не терпел никаких махинаций, интриг, коррупции и т. п., с проявлениями которых вел непримиримую борьбу даже когда это лично его совсем не касалось и приносило только осложнения, а иногда и серьезный вред его работе и жизни. Примеров подобной борьбы очень много, часто она занимала несколько лет, во время которых все члены семьи, в первую очередь, конечно, мама, сопереживали, волновались, сочувствовали, в какой-то мере участвовали в происходящих событиях, которые отнимали времени и душевных усилий больше, чем обсуждение личной жизни и редкие семейные встречи (поскольку, повзрослев, мы жили в разных городах). Но мы всегда относились к его делам и борьбе с пониманием и уважали его как бескорыстного и честного гражданина, принимали все события его жизни с пониманием и сочувствием. Несмотря на неполноту мемуаров, мы решили не дополнять и не изменять авторский текст (включая заголовок), а дать лишь отдельные примечания и пояснения с целью лучшего восприятия внуками и правнуками. В абсолютно полном и нетронутом виде авторский текст, включая варианты и отдельные сюжеты, имеется в семейных архивах в электронном виде. В данном же тексте, предназначенном для печати, сделаны незначительные поправки и сокращения. Что касается непосредственно высказываемых автором идей и мыслей, интерпретации происходящих событий, то тут следует иметь в виду ряд обстоятельств. Во-первых, читателю надо постоянно помнить, когда это писалось. Позднее он уже не возвращался к редактированию этого текста (а ведь к 1989 году, после перестройки, еще в СССР, на некоторые факты и события он мог смотреть по-другому, нежели в 70-х). Следует также помнить, что писался текст, когда автору было от 68 до 70 лет, в связи с чем, несмотря на полную ясность ума в это время, память его все же могла подвести. Еще важнее другое. И.Э. Акопов был человеком большого мужества и твердых убеждений. При всем беспокойстве, унижениях и несчастье, которые выпали на его долю, он верил в социалистические идеи, был беззаветно предан коммунистической партии даже в долгие годы своего исключения из ее рядов и считал, что беды не от идей, а от людей, которые занимали руководящие посты. Когда в послевоенные годы ему, несправедливо исключенному из партии, неоднократно предлагали вступить в нее вновь, он - в тяжелейших, порой, невыносимых условиях - неизменно категорически отказывался (хотя это могло сразу резко облегчить жизнь) именно потому, что упорно верил в торжество справедливости, наступившей лишь после ХХ съезда КПСС в 1956 году, когда его, наконец, восстановили в партии с сохранением партийного стажа с 1925 года. Странно, что этот, может быть, самый главный момент его жизни, в мемуарах отражения почти не нашел. Возможно, он посчитал это само собой разумеющимся, а, может быть, собирался осветить отдельно. В устных рассказах динамические изменения в стране и обществе, связанные с ХХ съездом, встречались часто. После этого его вера в партию и ее дело многократно укрепилась и возросла, начался новый подъем в борьбе за идеалы и справедливость. В этом он выглядел часто наивным, не соответствующим изменяющейся действительности. Возможно, поэтому его не раз сравнивали с Дон-Кихотом, дарили статуэтки с изображением этого героя, намекая на борьбу с ветряными мельницами в условиях разлагающегося общества. Его уверенность в поведении и взглядах постоянно подпитывалась успехами в его борьбе, которые ценой огромных усилий все же достигались, и абсолютно прочной поддержкой и сочувствием со стороны его старшей двоюродной сестры, старой московской большевички Ады Артёмовны Меликовой, а также их общей подруги и соратницы, также москвички, Елены Григорьевны Гаспаровой и других его друзей и сослуживцев. Естественно, в первую очередь ему всегда придавала силы поддержка мамы и, отчасти, детей. В этом смысле он был счастливым человеком. Ему надо было верить, и он верил. «Неправда, - говорил он, - что все берут взятки: я не беру, мои сыновья не берут, мои друзья и родственники не берут, такая возможность абсолютно исключена!» В этом тоже заключена была основа оптимизма, надежды: не в системе дело, не в идеях, которые верны («все для человека, все во имя человека!», что может быть прекраснее?), а в конкретных людях, с которыми и надо вести непримиримую борьбу. И – все будет хорошо! Он был большим патриотом России, с детства ставшей его родиной, предоставившей приют его семье беженцев и давшей ему возможность получить высшее образование, ученые степени и звания. Он был государственником, общественником, постоянно имея в виду именно общественный интерес, не подвергая никакому сомнению общественно-государственный подход ни при каких ситуациях. Нам это очевидно, но для поколения его внуков, не говоря уже о правнуках наших, надо это пояснить и предостеречь мудрым изречением дагестанского поэта Расула Гамзатова: «Если ты выстрелишь в прошлое из пистолета, будущее выстрелит в тебя из пушки». Именно этого и не хватало руководителям нашего государства, которые постоянно наступали на одни и те же грабли, а пушки прошлого палили по всему народу. Печатный вариант воспоминаний нашего отца предпринят благодаря энергии и настойчивости одного из его внуков – Владимира Александровича Акопова, который провел большую организационную и творческую работу по подготовке материалов (фотографий и текста) к публикации и обеспечил финансовую сторону этого мероприятия. Он же начал, на наш взгляд, очень важное дело по созданию и увековечению семейного архива, построению генеалогического дерева, поиску предков. Все это создается, прежде всего, в электронном виде, в дальнейшем, возможно, что-то еще будет печататься. В рамках этого проекта когда-нибудь и мы, по примеру отца, может быть, сами напишем свои мемуары. Во всяком случае, потомкам судить об И.Э. Акопове и о нас, надо будет не по отдельным воспоминаниям, но также по воспоминаниям других людей, по фотографиям, документам, нашим работам – книгам и публикациям. Надеемся, что этому поможет в дальнейшем наш семейный сайт в Интернете, куда, вероятно, войдут многочисленные фотографии разных лет, звуковая запись голоса И.Э., сделанная другим его внуком – Самвелом Александровичем Акоповым, книги и документы И.Э. Акопова. Мы решили также включить в эту книгу мемуары нашей мамы - Анны Аркадьевны Чолахян (1906-1983). Она, также по нашей просьбе, в конце 70-х г.г. написала семь школьных тетрадей воспоминаний, посвященных ее детству и юности и охватывающих период примерно до 1925 года. Она также прожила долгую, насыщенную богатыми событиями жизнь. Выйдя из беднейшей семьи, она окончила педагогический техникум, а затем два факультета педагогического института, постоянно сочетая учебу, которую очень любила, с работой в школе. Но всю жизнь и все силы отдала семье – мужу, с которым всегда делила все невзгоды и тяготы, помогала, поддерживала в самых тяжелых ситуациях, затем - детям и внукам. Она была горячо любима огромным количеством людей. Ее жизнь, конечно, заслуживает отдельного описания. Здесь представлен лишь небольшой ее фрагмент. Итак, книга состоит из трех частей: 1)Мемуары И.Э.Акопова; 2)Послесловие; 3)Мемуары А.А.Чолахян. Основная часть, естественно, это мемуары И.Э.Акопова, из-за которых и предпринято издание. Но, поскольку многое в жизни автора и его наследников осталось «за кадром», мы позволили себе написать небольшое «Послесловие», где просто обозначить наиболее крупные события нашей семьи того периода. Одновременно мы решили представить фотографии близких родственников, соответствующие периоду написания мемуаров. Третья же часть представляет собой фрагмент, не связанный с повествованием И.Э.Акопова и о нем, поскольку мама описывает период до ее знакомства с папой. К каждой из трех частей книги сделана подборка фотографий, на которые есть также ссылки в тексте. Фотографии имеют сквозную нумерацию. В настоящее время у наших соотечественников, наконец, начал пробуждаться интерес к прошлому. Если эту работу продолжать, со временем удастся восполнить пробел, существующий в нашем обществе многие десятилетия, - интерес к потомкам, роду, племени. Вот и мы начали… Вил Иванович Акопов, 1930 г. рождения; Александр Иванович Акопов, 1939 г. рождения. Ростов-на-Дону, декабрь 2002 года. Предисловие автора Нежданно, негаданно, под "давлением" своих детей, главным образом, сына Александра, я взялся за... мемуары. Не стал бы браться за такое дело, если бы мои воспоминания, особенно в связи с 30-летием победы над фашистской Германией, сделанные в Узбекистане, на собрании научной молодежи Андижанского медицинского института по инициативе председателя Андижанского отделения Физиологического общества, не вызвали большой интерес. Тема моего выступления была - Великая Отечественная война, мое скромное и, к сожалению, неполное участие в ней. Мне говорили: "У Вас есть, о чем писать!". И я задумался... Да, у меня есть, о чем рассказать молодежи: о моих детских и юношеских годах, о I мировой войне, о революционных годах, о комсомольцах 20-х годов, о «Частях особого назначения», о смерти В.И. Ленина и Ленинском призыве, о строительстве колхозов, о студенческих годах, о культе личности Сталина, о Великой Отечественной войне, о 19-й Армии и ее судьбе, о борьбе с немецким фашизмом за колючей проволокой, о Победе над врагом, о борьбе за советскую медицинскую науку и подготовке кадров. И - о многом другом... Мой сын Александр прислал мне письмо в далекий узбекский город Андижан, в котором настойчиво просил писать свои воспоминания, хотя бы "по одной странице в день, перед сном. Ни дня без странички!". Конечно, такое желание осталось бы для меня неосуществимой фантазией, если бы не "случай", приведший к отправке меня "на заслуженный отдых", ибо до этого дня, то есть до 1 сентября 1974 года, наряду с огромной педагогической, научной и общественной работой, я был перегружен и по партийной линии, что совершенно исключало занятие каким-то "посторонним" делом. Обо всем этом я расскажу потом, а коль скоро это случилось, я решил воспользоваться этим и более основательно заняться подведением итогов своей научной деятельности и... настоящими мемуарами. Напишу то, о чем помню, напишу так, как это было в действительности, хотя сознаю, что дети и внуки не все поймут. Впрочем, надеюсь, что всё представят. Итак, надо начинать! Но как? Как это делают опытные люди? Не зная никаких литературных канонов, начну с самого начала. Несколько слов о родителях и моем детстве Родился я 19 января (старого стиля) 1906 года в городе Батуме Мой отец был полугреком-полуармянином, его отец, мой дедушка - грек Янко, был портным. Он был влюблен в армянку из Трапезунда по имени Сальвиназ, то есть, в мою будущую бабушку, которая оказалась волевым человеком и истинной христианкой армяно-григорианского вероисповедания. Она поставила перед влюбленным Янко твердое условие: свои чувства к ней "привести в соответствие" с религиозными канонами, то есть принять обряды григорианской церкви, которая, в отличие от православной, признает у Христа божеское и человеческое начало в единстве, в единой природе. Видно, любовь Янко к Сальвиназ была так сильна, что ему пришлось пойти на некоторые "жертвы", и в Эчмиадзинском соборе "официально" принять армяно-григорианскую веру, после чего состоялась их свадьба по армянским обычаям. Как проходила жизнь этой четы, я не знаю, но дед мой, по рассказам, умер рано, бабушка была «профессиональной» прачкой: в течение 40 лет она стирала людям, а по совместительству была повивальной бабкой или "народной акушеркой". Она имела книгу, в которую родители новорожденных записывали свою благодарность за удачное родовспоможение. От Янко остались две дочери и единственный сын - мой отец, которого нарекли Мануэлем. Дочери вышли замуж, а бабушка Сальвиназ воспитывала своего единственного сына и даже сумела послать в Тифлис (Тбилиси) для получения образования, где он окончил какую-то фармацевтическую школу и получил звание фармацевта-провизора. Дочь старшей моей тети по отцу Ада Артемовна Меликова рассказывала, что еще до моего рождения мой отец работал бухгалтером на заводах известного в то время миллионера Манташева в г. Батуме. Как-то во время его отпуска замещающий его бухгалтер, подсчитывая имеющиеся запасы нефти, якобы обнаружил огромное количество ее недостачи. Отец был срочно отозван из отпуска, и у него потребовали объяснения по поводу этой недостачи. Когда отец вернулся в бухгалтерию, он прежде всего на счетах подсчитал нефть, находящуюся в трубах от Батума до Баку. Эта цифра была как раз равной недостаче! Когда сообщили об этом Манташеву, он на радостях прибавил отцу дни отдыха, и он вернулся в Кагизман, где находился во время отпуска. Ни в Батуме, ни в Кагизмане и нигде в другом месте у отца, как и у всей родни матери, не было недвижимого имущества, мы всегда жили на квартирах домовладельцев. Однажды, когда мне было немногим более трех лет, домовладелец нашего дома у нас в квартире о чем-то говорил с моим отцом. В это время я откуда-то выкопал револьвер, который во время игры выстрелил и пуля прошла между ног отца и домовладельца. Спустя многие годы моя мать вспоминала об этом выстреле с тревогой: если бы пуля попала в домовладельца, то трудно было бы его убедить, что мы не были должны ему большую сумму. Я помню своего отца начиная с Кагизмана, куда он вернулся из Батума в связи с болезнью (эпилепсия), которая не позволяла ему быть на службе. В Кагизмане при помощи родственников он собрал нужную сумму и открыл аптекарский магазин, но дела его, насколько я помню и знаю по рассказам, шли неважно. С одной стороны его болезнь усилилась (я помню два случая припадков в аптеке), а с другой - он имел крупного и сильного конкурента - "фармацевтического волка", который не давал ему возможности стать на ноги. Между тем наша семья состояла из семи человек: отец с матерью, трое мальчиков, бабушка Сальвиназ и младшая сестра моей матери Рипсиме, которая жила с нашей семьей. (Фото №3). Моя мать Егисапет (Елизавета) была дочерью Назарета - кагизманца, имевшего несколько братьев (Грикор, Месроп, Степан и слепой певец). Женщины нашей семьи, как и вообще женщины в то время не работали и занимались воспитанием детей. Следовательно, единственным кормильцем семьи был отец. Кагизман Этот городок - сад, как повествует преданье, был основан неким Каг-Оганом, что в переводе с армянского означает Хромой Оган. Со временем выражение Каг-Оган видоизменилось и превратилось в Кагизман, который входил в состав Карской крепости. Жители этого городка - искусные садоводы, многие из которых успешно занимались скрещиванием, получая на одном дереве различные плоды. В Кагизмане выращивали большое количество сортов яблок, груш, айвы, персиков, абрикос, слив, орех, вишен, черешен, красной и черной смородины, винограда и плодов тутовника (шелковицы) белого и фиолетового цветов. Кагизманцы очень искусно готовили отличнейшие сухофрукты, которые буквально таяли во рту. В течение всей моей дальнейшей жизни нигде я не встречал сухофрукты такого качества, и сожалею, что не могу ни угостить, ни показать, ни даже рассказать о секрете кагизманцев, чтобы научить нашу молодежь этому делу. Ведь ни с чем не сравнить удовольствие, которое доставляли нам эти сухофрукты. При этом многие фрукты Еревана, Узбекистана и других городов Средней Азии не уступят качеству кагизманским. Следовательно, именно большое мастерство кагизманцев позволяло создавать обширный ассортимент деликатесов. Например, из персика кагизманцы получали так называемый "Туз". Для этого они раскрывали половинки персика, удаляли косточки и в таком виде раскладывали на холщовых полотнах, paзложенных на плоских крышах садовых домиков, где жаркое солнце постепенно высушивало половинки плода. Когда вяление достигало нужной стадии, истолченный грецкий орех с ванилью (возможно, и с другими специями) высыпали на место косточки, присоединяли половинки персика, несколько сдавливали и плющили, вновь ставили на солнце, пока туз становился полусухим. Такой продукт можно хранить неопределенно долгое время и принимать как сладкое, ароматное и исключительно вкусное блюдо. Из сока белого тута готовили пастилу. Для этого варили свежие ягоды, процеживали, освобождая от клетчатки, к чистому соку добавляли картофельный крахмал (возможно и муку), вновь варили до получения продукта густой консистенции. Эту жидкость разливали на чистые, абсолютно гладкие белые полотна, разложенные на плоских крышах таким образом, чтобы слой жидкости был не толще 1-1,5 мм. Под влиянием солнечного тепла вода постепенно испарялась, полупродукт делался липким, что позволяло осыпать его тонким слоем истолченной гвоздики, корицей, кардамоном и другими ароматическими пряностями. Когда окончательно высыхала жидкость, при помощи ножниц разрезали пастилу шириной 15-20 см и складывали как книгу, затем, чаще в зимнее время, ели и угощали своих гостей. Пастилу ели обычно в сочетании с сушенным грецким орехом. Большим деликатесом была также кёма или чучхели. Ее также получали из чистого сока белого тута, к которому добавляли картофельную муку до получения густой массы, к которой добавляли пряности, затем в нее опускали и поднимали по нескольку раз нитяные гирлянды с нанизанными на них дольками грецкого ореха. Когда эти дольки полностью покрывались густым тутовым соком, их валяли в сахарной пудре, после чего гирлянды, на конце которых были прикреплены загнутые гвоздики, развешивали на солнце сушить. Если бы я знал все деликатесы, какие делали кагизманцы из фруктов, то мог бы написать целую кондитерскую книгу по приготовлению сухофруктов высшего качества. Увы, нет никакой возможности передать все, что я видел в этом деле у кагизманцев! Всю эту кондитерскую продукцию из фруктов кагизманцы готовили не только для себя, но и для реализации. В те годы (перед первой мировой войной) в Карской области еще существовало меновое хозяйство. Кагизманцы, в частности, мой дед (неродной отец матери) вывозили эти сухофрукты в ближайшие города - Карс, Сарыкамыш, Каракурт и др. - и меняли на зерно или муку пшеницы, кукурузы, на масло и прочие продукты, которых они не имели в достаточном количестве. Моего деда звали Мкртычем, а за высокий рост к имени придали приставку «екя», то есть длинный. Этот Екя-Мкртыч был вторым мужем моей мецмайрик, то есть моей бабушки. В летнее время мои родители вели нас в сад мецмайрик, где мы оставались подолгу, пока были свежие фрукты. Наша бабушка вставала очень рано, будила нас, детей, с тем, чтобы мы влезали на огромное тутовое дерево, которое росло перед самым садовым домом, и трясли тутовые ветви над распростертыми внизу полотнами. Плоды этого дерева отличались исключительной сладостью, были крупнее, чем у всех других тутовников, а собранные ранним утром тутовые ягоды были холодны, как будто извлеченные из холодильника. Нам, детям, конечно, не хотелось вставать с постели рано, но соблазн подняться на дерево и трясти тутовник был так велик, что долго упрашивать нас не приходилось. В то время, когда мы неистово трясли ветки дерева, внизу молодые девушки и парни держали за концы белые или серого цвета полотнища, на которые, как градинки, падали крупные ягоды. Хотя еще на дереве мы досыта наедались ягодой, наш аппетит не страдал, когда нас звали завтракать. В то время тут для нас был вместо мороженого! Собранные тутовые ягоды, помимо того, что их поедали в свежем виде, собирали в огромные луженые медные котлы на 10 и больше ведер и ставили на костер, затем кипятили до тех пор, пока ягоды отдавали свой сок, помешивая время от времени плоской деревянной мешалкой. Жидкость процеживали, пропускали через крупные дуршлаки и, как было сказано, к чистому соку добавляли картофельную муку, специи до получения киселеобразной ароматной жидкости, из которой получали перечисленные выше и многие другие различные кондитерские изделия. Если бы не пришла беда, и кагизманцам не пришлось оставить свой город, свои дома и имущество, и спасать свои души от озверелых турок, и если бы Кагизман остался бы за кагизманцами до наших дней, то нет сомнения в том, что там возникли бы колхозы и артели по производству уникальных кондитерских изделий в консервированном виде, в виде сухофруктов, не имеющих себе равных по своим вкусовым качествам. Я еще не учился в школе, когда однажды мой дядя по матери Оганес Тарджиманян сказал, что я с ним пойду в церковь "говеть". Наша семья не посещала церковь, и я не знаю, по чьей инициативе он взялся приобщить меня к церкви, но очень заинтересовался его предложением, хотя и не знал, что это такое. Всю дорогу я очень волновался, пока мы не вошли в единственную, расположенную около школы, армянскую церковь. Там уже было много народу, и мы пробирались к амвону с трудом. Дядя предупредил, что когда подойдем к священнику, я должен буду открыть рот, и он положит туда мерон (мир). Когда мы добрались до священника в позолоченной рясе, который имел очень торжественный вид и молился, он, прервав песнопение, обратился ко мне: - Открой рот, сын мой! Я открыл, и он двумя пальцами, прижатыми друг к другу, вошел глубоко в мой рот, затем перекрестил и отпустил. Я в недоумении еще продолжал стоять, пока дядя потянул меня за руку, и мы вышли из церкви. Я разочарованно сказал: - Он же ничего не положил мне в рот! Дядя засмеялся и ответил: - А ты что, хотел, чтобы священник целую булку положил тебе в рот? Но это меня не убедило: я ждал чего-то особенного, но ничего не почувствовал от того, что священник просунул свои пальцы в мой рот… Шел 1914 год, началась первая мировая война, шла мобилизация в армию. Около нашей аптеки собралась тысячная толпа, ожидавшая своей очереди на "жеребьевку". Среди них был двоюродный брат матери Левон Казарян, чуть ли не первый коммунист-подпольщик Кагизмана, впоследствии ставший Народным комиссаром почт и телеграфа ("Наркомпочтел") Армянской ССР. В Кагизмане люди жили не роскошно, но и не бедно. Например, мой дедушка Екя-Мкртыч в личной собственности имел сад, о котором я уже упомянул. Половина территории сада - это крутой склон, на котором дед сеял ячмень, а когда он поспевал, едва удерживался на ногах, чтобы косить его. В это время наша семья имела корову, которая находилась в саду деда. Как-то она споткнулась, покатилась по крутому склону и погибла. У деда было несколько ослов, два или три мула, на которых он навьючивал фрукты и возил для обмена на муку, зерно и другие сельскохозяйственные продукты в ближайшие населенные пункты. В этот же год меня впервые повели в армянскую школу, возле церкви. Я учился там не более полугода. Затем мои родители решили отправить меня в г. Батум, желая устроить меня в гимназию. Меня сопровождала сестра моей матери Рипсиме. Из Кагизмана до Карса ехали на подводе, а из Карса на поезде через Тифлис доехали до Батума. Там мы остановились у армян, знакомых нашей семьи. В первый же день я был в восторге от всего, что видел в городе, но особенно батумским портом, где стояло много пароходов. Пока моя тетя разговаривала с хозяйкой дома, я, недолго думая, побежал в порт и оказался там «вне времени и пространства». Сколько расхаживал там среди спешивших людей и любовался пароходами, я не знаю, но вдруг увидел, как издали заметила меня хозяйка квартиры, у которой остановились. Она буквально бежала ко мне, смеясь и плача: - Куда же ты убежал, ничего не сказав нам? А зачем мне было говорить, если я почти наверняка знал, что не пустят?! Тем временем стало известно, что условия поступления и подготовительное отделение гимназии и моего содержания в Батуме не по карману нашей семье, и через несколько дней мы вынуждены были вернуться в Кагизман. Я был очень огорчен таким оборотом дела, но моя тетя для утешения купила мне гимназическую фуражку, которая вскоре слетела у меня с головы, когда я на пути от Батума до Тифлиса, высунувшись из окна вагона, любовался пейзажами удивительной красоты. Я был в отчаянии, кинулся к стоп-крану, чтобы остановить поезд, но взрослые остановили меня. Я был страшно огорчен такой потерей, но огорчения в этом возрасте быстро забываются. Я вспоминаю, что всю дорогу от Кагизмана до Батума и обратно основное наше питание было взятое еще из дома кислое молоко, смешанное с пчелиным медом; оно изрядно нам надоело, но зато было экономно и гигиенично. В Кагизмане ежегодно устраивали новогоднюю елку, на которую меня и брата водил отец. Но, к сожалению, каждый раз на елке мне доставалась лошадь. И вот, на последней такой елке, которая была, когда мне было 7 или 8 лет (в школу я еще не ходил), мне опять досталась лошадь, да еще такая большая, что меня посадили на нее и сфотографировали. Моему же брату Сосу достался металлический офицерик с саблей на плече, который заводился ключиком на спинке, и маршировал на месте, поднимая то одну ногу, то другую. Эта игрушка очень заинтересовала меня, и я решил узнать, что же его приводит в движение? Мне было известно, что заводные двигающиеся игрушки, например, автомашины, имеют пружины, благодаря которым они и движутся. Но как происходит поднятие то одной, то другой ноги - было для меня большой загадкой, не дававшей мне покоя. Я принял решение разобрать игрушку и выяснить, что внутри. Для этой цели я захватил офицерика, пробрался в дровяной сарай, где попытался раскрыть офицерика по швам. Долго это мне не удавалось, пока я не взял в руки топор... Хотя я орудовал им неловко, в конце концов, мне удалось с грехом пополам разделить офицерика на две части, но каково было мое разочарование, когда внутри оказалась все та же пружина, что и в заводных автомашинках! В Кагизмане круг моих друзей в основном ограничивался детьми моих родственников по матери - Казарянов: детей Месропа Назарика - Ашика, Ашота, Кнарик и Гоарик, и сына Степана - Граздана. Дети остальных родственников или другие братья и сестры перечисленных не подходили мне по возрасту или они жили далеко от нас. Наши игры, как правило, были простыми, очень скромными и лишь очень редко нас охватывало мальчишеское озорство, когда мы изощрялись сделать что-нибудь особенное. Расскажу один из таких случаев, связанных с появлением первого крохотного кинотеатра в Кагизмане под названием "Иллюзион". Он принадлежал старому приезжему немцу. Не помню теперь, побывал ли кто-нибудь из нас в этом заведении раньше, но, во всяком случае, наши родители имели возможность показать нам это новшество. Однако у нас возникла дикая фантазия - проникнуть в это учреждение самостоятельно. Кинотеатр находился в помещении какого-то гаража. Днем, кажется, в воскресенье наша компания подошла к закрытым дверям гаража, мы раздвинули обе половины огромных дверей и решили войти в образовавшуюся щель для того, чтобы там найти кассу, купить билеты и посетить это культурное учреждение. Из всех нас самым "изящным" был Ашот, который мог пролезть в узкую щель, образуемую при раздвижении дверей. Мы уговорили его ради нашей компании пойти на эту жертву. Когда протолкнули его внутрь, издали показался нам хозяин кинотеатра, который увидел нашу подозрительную компанию, поднял палку и помахал ею в воздухе. Мы все бросились врассыпную, а Ашот остался внутри гаража, куда направлялся хозяин. Что случилось потом, зашел ли туда старик-немец, - мы не знали. Дальше судьба разбросала нас в разные стороны, лишь спустя почти 60 лет я спросил об этом Ашота, но он забыл об этом случае. Каракурт Каракурт - это селение, расположенное на Юго-западе от г. Карса, в 60-70 км западнее Сарыкамыша, входившего в Карсскую область. Он находится в котловане, окруженный со всех сторон небольшими горами. Через селение с запада на восток по рассеченной местности проходила мощенная гравием хорошая шоссейная дорога. С Северо-Востока на Запад текла река Аракс, в которой мы, мальчишки села, купались и охотно купали лошадей казачьих частей местного гарнизона . Редко кто из нас не умел кататься на неоседланных конях. В связи с близостью турецкой границы местный гарнизон был значительным и, кажется, состоял из всех родов войск. По воскресеньям на шоссейной дороге устраивались джигитовки. Генерал, по фамилии, кажется, Баратов, разбрасывал на шоссе монеты рублевого и трехрублевого достоинства, владельцами которых становились те из кавалеристов, которые на полном скаку могли опуститься головой вниз и захватить их. Те, кому это удавалось, стремительно пролетая мимо трибуны, где восседало командование, весело помахивали своими трофеями. На эти игры или смотры выходило все население поселка, которое занимало места по обеим сторонам дороги, где устраивались эти веселые и полезные зрелища. Если не считать военных и несколько семей армян, городок полностью населяли греки. Здесь было несколько продуктовых и мануфактурных магазинов, четырехклассная греческая школа, в которую я поступил, но не успел окончить. В школе я учил также русский язык, а греческому обучал добродушный священник, грек по национальности. Однажды я невольно сильно озадачил его, обратившись с просьбой разрешить спор, возникший в классе на тему... откуда берутся дети. Некоторые мальчишки говорили, что их рожает мама... Я же твердо знал, что детей ловят в реке Араксе! Так, например, однажды я чуть не стал свидетелем ловли детей из реки. Мои родители предупредили меня, чтобы я не очень крепко спал, так как ночью поедем ловить мне братика или сестричку. Я был очень взволнован и просил обязательно разбудить меня, когда будут выходить из дому. Утром я был возмущен тем, что меня не разбудили (сказали, что я очень крепко спал!), но показали «выловленного» братика, в пазухе пеленок которого я увидел две шоколадки - подарок от братика. Но я все же был очень удивлен, что братик не мокрый и шоколадки не намокли в реке. Мои родители долго "объясняли" мне, как это могло случиться, но все же они меня не убедили в том, что братик "выловлен" в реке, ведь и мальчишки не верили в это! Я был, однако, уверен, что священник подтвердит мою правоту. Но этого не случилось, он что-то невнятно говорил, скорее «темнил». И я, и мои товарищи ушли от него разочарованными. Теперь это объясняют детям проще: говорят правду и показывают, в каком роддоме они родились. Конечно, это для воспитания детей более правильно. В нашем классе все были греки, и я быстро научился греческому языку, но этому содействовало все греческое окружение, а может быть, и гены моего деда Янко. Поэтому скоро я стал получать высокие оценки за греческий язык - 4, 5, а изредка и 5+. Я уже говорил, что в Каракурте был значительный гарнизон, состоявший из всех родов войск. Я и мой брат Сос повадились ходить и дружить с солдатами, которые очень любили нас, особенно Coca, который очень потешал их своими танцами. Мы привыкли к солдатам и бывали у них каждый день в казармах, в хлебопекарне, у походных кухонь, на спортплощадках, обедали с ними, аппетитно ели их "борщ да кашу", которые казались нам исключительно вкусными. Наше общение с солдатами способствовало освоению русского языка. Солдаты рассказывали нам о России, один из них говорил, что в России «ровно-ровно», при этом руками изображал эту "ровность" тем, что раздвигал их, "нечаянно" задевал нас по носу и долго смеялся. Помню, в февральские дни 1917 года в войсках было неспокойно. Однажды, посетив своих друзей-солдат, мы еще издали увидели большую толпу на церковной площади, которая была рядом с казармами. Пробираясь к середине, мы увидели трибуну, на которой стоял кто-то в штатском и энергично говорил, обращаясь к солдатам. Вскоре его сменил другой, тоже в штатском, они приехали вместе, но говорили они по-разному. Этот, второй, обращаясь к солдатам, говорил: - Товарищи, солдаты! Не верьте тому, что говорил выступавший передо мной: он сам буржуй и защищает интересы буржуев! Хотя мне было уже 11 лет, но акселерация, видимо, еще не наступила настолько, чтобы я понял, почему один из ораторов был буржуй, а другой - против буржуев. Рассказывали, что солдаты, недовольные однообразием пищи, вылили борщ на голову генерала. Но я уже говорил, что пища солдат - "борщ да каша - пища наша" - нам как раз очень нравилась. Больше того, мы ели эту пищу не только в гостях у солдат, но и очень часто приносили в котелках доверху наполненные борщ и кашу. Отец сильно сердился на нас, но мать успокаивала его, а иногда сама охотно ела эту пищу с нами. На второй день мы несли котелки назад, нередко с кондитерскими изделиями нашей мамы, за которые солдаты были ей очень благодарны: возможно, они напоминали им своих родных, свой дом, оставленный где-то далеко в России. По мере того, как разгоралась война с Турцией, гарнизон Каракурта уменьшался, и наши друзья отправлялись на фронт. Но известно, что после февральской революции солдаты, в том числе, конечно, и наши друзья, «ногами голосовали против войны…». На фронте остались главным образом турецкие армяне, под командованием национального героя армян Андраника . Турки, воспользовавшись такой ситуацией, стали наступать. В Каракурте все больше и больше стали появляться армяне-беженцы, которые иногда задерживались несколько дней, затем продолжали путь вглубь России. Урок 1915 года, когда в течение двух-трех недель турки вырезали полтора миллиона армян, даром не прошел, армяне видели надежную защиту лишь в России. Беженцы-армяне из турецкой Армении во многом отличались от российских армян по своим обычаям, произношению армянских слов, их особенностью, словарным запасом и т. д. Небезынтересно отметить, как по пути эвакуации была организована свадьба, на которой оказались также некоторые местные жители, а среди них и я. Мне удалось побывать в комнате жениха при церемонии воспевания его одежды. Это началось с того, что жених вначале был полностью раздет, затем после воспевания куплетов отдельных частей одежды (включая носки и белье) ему подавалась соответствующая часть туалета. Куплеты произносились на турецком языке, который в детстве я знал, а сейчас почти забыл. Я уже забыл содержание куплетов торжественного песнопения при одевании жениха, но приблизительно оно сводилось к таким словам: "Воспоем носки (рубашку и т.п.) жениха, пусть сохранят они его здоровье, принесут тепло и счастье" и т. п. Не менее торжественно происходило одевание невесты в женской половине свадьбы. Лишь после церемонии одевания во все новое жених и невеста выходили друг к другу, и восточная музыка с новой силой утверждала свадебное торжество. Разумеется, на свадьбе говорились торжественные речи, преподносились подарки жениху и невесте и т. п., как и на наших свадьбах. Однажды один из этих беженцев, вероятно желая разгрузиться, или считая, что они уже в российской Армении, что отпала надобность в оружии, подарил мне, 12-летнему мальчику, исправное ружье – берданку с полным патронташем. Надо ли говорить о том, что моей радости не было предела! Втайне от родителей я подобрал место хранения моего боевого оружия, организовал "стрельбище", подобно тем, какие мы видели у солдат: на сложенных бревнах мы расставили ряд пустых консервных коробок и на расстоянии 25 шагов прицеливались в те или другие цели в положении лежа. Я, как "хозяин" берданки, прилег первым и взял на прицел мишень – консервную коробку. Когда мне показалось, что я правильно взял на мушку мишень, спустил курок. Раздался громкий выстрел, все смешалось, окутало дымом, который диаметром более полуметра двигался от места выстрела к мишени. Кажется, я не попал в цель, консервная коробка продолжала стоять на своем месте. Дым медленно стал рассеиваться. До моих товарищей очередь не дошла, так как вокруг нас собрались люди, в частности, офицеры, которые отобрали у меня ружье и все патроны, расспросили, кто я, и вскоре сообщили моему отцу о нашем стрельбище. Мой отец был очень строг, за такие провинности он часто ставил в угол, а иногда основательно лупил. И на это раз я ожидал серьезного наказания, и не ошибся. Мой отец был человеком прогрессивных взглядов. Если говорить о политическом мировоззрении, то он придерживался революционных идей, состоял в партии гнчакцутюн, которая вела борьбу с националистической партией и ее идеями, противоречащими партии большевиков - с партией дашнакцутюн. За свои революционные взгляды и, по-видимому, действия, он всегда был под подозрением властей. Как в Батуме, так и в Каракурте был произведен обыск нашей квартиры. Но у отца было много странностей, например, когда при обыске квартиры в Каракурте у него отобрали несколько книг, он вступил в спор с жандармами, заявляя, что они не имеют права отбирать прогрессивную литературу. Попытки матери успокоить его ни к чему не привели. Один из проводивших обыск офицеров оказался армянином. Обнаружив «Марсельезу» (брошюру с революционными песнями), он незаметно показал ее тете и положил на полку среди проверенных книг. Война продолжалась, все больше и больше приближаясь к нашим краям. Беженцы, которые проходили через Каракурт, рассказывали о зверствах турков по отношению к христианам, особенно к армянам, и удивлялись, что мы не собираемся бежать, а ждем "последней минуты", когда это станет уже невозможным. Мама, тетя и бабушка, которая раньше уже много видела зверств со стороны турок, уговаривали отца вовремя оставить Каракурт и уехать в более безопасные районы России. Отец же ссылался на газеты ("Русское слово" и др.), которые уверяли, что дела на фронте идут успешно и враг будет разбит. А в действительности положение на фронтах все больше и больше ухудшалось. Наконец, и мы стали слышать "музыку" войны - артиллерийскую канонаду. Однажды она прозвучала особенно близко, а вскоре снаряды стали разрываться уже в Каракурте, недалеко от нашего дома, который находился на пути движения войск. Каракурт, как было сказано, находился в котловине, кругом горы, лишь дорога проходила между ними по рассеченной местности. Мама умоляла отца не ждать момента, когда турки спустятся с горы в селение. Но отец был неумолим, он останавливал наших кавалеристов, мчавшихся в сторону Сарыкамыша, и спрашивал, куда они бегут? На это они отвечали: - Едем за патронами! Отец обращался к матери и успокаивал ее: - Слышала? Едут за патронами, а не бегут? Во время этого разговора еще один снаряд разорвался возле нашего дома. Мама сильно рассердилась на отца, приняла самостоятельные решения: она остановила двуколку, на которой стремительно ехал офицер в сторону Сарыкамыша и попросила взять двух моих братьев - Coca и маленького Вазгена до Сарыкамыша и оставить их в детском доме. Офицер согласился и увез моих братьев. Далее мама позвала бабушку Сальвиназ и меня, взяла нас за руки и мы пошли также на Восток - в Сарыкамыш, который находился в 40 км от Каракурта. Отец продолжал сидеть на пороге нашего дома (я уже говорил: дом не был собственным!). Отчаяние мамы было так велико, что она не взяла с собой не только какое-либо имущество, но даже хлеб! Если бы мы выехали хотя бы за день до этого, то могли бы взять из аптеки вырученные деньги (сбережений у нас никогда не было), взяли бы лучшую одежду и какие-либо другие ценности. Но сейчас об этом не приходилось и думать. Даже не смогли зайти в аптеку, которая находилась на вашем пути. Положение было чрезвычайно опасным, и промедление было смерти подобно. Нужно отдать справедливость матери, которая проявила решительность и этим спасла нас «в последнюю минуту», о которой предупреждали нас беженцы. Когда мы отошли от дома, отец продолжал сидеть на пороге и грустно смотреть нам вслед. Дойдя до поворота, откуда дорога спускалась в ущелье, мы заметили, что отец поднялся, но за поворотом мы уже не видели его. Спустились в ущелье, прошли железный мост на военной дороге, все оглядываясь: не идет ли за нами отец? Наше желание сбылось: отец по кратчайшему пути, спустился по тропинке, пересек нашу дорогу и догнал нас. Мы были уже в 5-6 км от дома. Он шел рядом с нами молча и был очень подавлен. Когда прошли еще 2-3 км., вдруг отец говорит маме: - Егисапет, я должен вернуться домой, я оставил там бинокль! Мама начала просить, умолять это не делать, что бинокль ему вовсе не нужен, а в селении он встретит турок и погибнет. Отец отвечал: - Я пойду домой по тропинкам, через холмы и немедленно вернусь. Как же в такой момент без бинокля? - убеждал он. Но все же он поддался уговорам, повесил голову и молча продолжал идти с нами. Шагать по бесконечному шоссе, идущему зигзагами между горами, было тяжело, мы изрядно устали, к тому же не были избавлены от опасности того, что жестокий враг может настигнуть нас, будет глумиться, мучить и уничтожать, как это он делал в Турецкой Армении. Надо сказать, что нас угнетало и то, что мы были единственными беженцами, занимавшие дорогу на Сарыкамыш, так как все армянское и русское население Каракурта покинуло его задолго до этой "последней минуты". Что касается греков, то они остались, ожидая турок, полагая, что они не причинят им ничего плохого. Но позже и они оказались в г. Карсе, где я встретил своих школьных товарищей. По-видимому, они убедились, что турки и для них были врагами, но, к счастью, они позволили им эвакуироваться со своим скарбом, чтобы "очистить" селение от посторонних граждан. К вечеру мы подходили уже к постоялому двору или к станции, где отдыхали путешественники, едущие на "перекладных". Это был просторный двор, заполненный солдатами, несколькими армянскими семьями, которые подошли раньше. Во дворе пылали несколько огромных костров, возле которых грелись (событие, кажется, было осенью), а главное готовили шашлык. Для этого забивали скот из угоняемого стада, избрав излюбленные куски мяса (выбрасывая остальную тушу), нанизывали на штыки и держали над пламенем. Существенным недостатком трапезы было то, что отсутствовали соль и хлеб: поедали лишь поджаренное на огне свежее мясо. Когда в таких условиях немного отдохнули от дороги и от страхов быть плененными турками, взрослые нашей семьи задумались о будущем. Было ясно, что надо добраться до Сарыкамыша, а оттуда на поезде поехать в г. Карс, куда, как все думали, туркам не добраться. Но что делать, когда в кармане отца не было ни рубля? Как содержать семью из семи человек? Этот вопрос наводил на грустные размышления, пока не решился как-то неожиданно. Одной из странностей моего отца было то, что он держал у себя револьвер системы «Маузер», хотя вряд ли он когда-либо стрелял из него. По крайней мере, мы не знали ни одного такого случая. Зачем же держать оружие? Думаю, причина этого кроется в том, что на Кавказе, как и на Северном Кавказе, мужчины всегда любили оружие. Считалось: что за мужчина, если у него нет оружия! Такова была психология людей. Она оставалась еще долгое время, уже после того, как совершенно отпала необходимость в этом, о чем я расскажу несколько позже. Кроме того, оружие - это определенная материальная ценность. Поскольку непосредственно стали обстреливать из орудий наше селение и с часу на час мы ждали оккупацию его турками, отец не забыл захватить с собой свой маузер, который он содержал в образцовом порядке, в деревянном футляре. И вот, пока отец с матерью думали о том, как будут жить в Сарыкамыше и в Карсе, один из начальников отступивших частей, по имени Дро (один из видных деятелей дашнакской партии), заметив свисающий из-под пиджака отца футляр маузера, подошел к нему и предложил продать его. - Предлагаю Вам тысячу рублей, - заявил Дро. Но отец не согласился продать свой маузер. Мама умоляла его согласиться, тем более, что это даст некоторый прожиточный минимум на первое время нашего пребывания в Карсе, говорила ему, что Дро может просто отобрать, не заплатив ни гроша (было удивительно, что он этого не сделал, что может быть объяснялось тем, что и деньги - "керенки" - также стоили мало). Но отец отказывался, тогда Дро предложил 500 рублей денег и "наган", на что отец ответил: «Я из нагана стрелять не умею!» Мать вновь стала уговаривать отца и, к счастью, уговорила. Маузер отдали Дро, который честно выплатил обещанные тысячу рублей, на которые мы жили, пока отец устроился на работу. Так, сидя на корточках у костров, мы провели первую часть ночи, а еще до наступления утра продолжили свой путь на Сарыкамыш. Было больно непривычным к такому путешествию ногам вновь шагать, но кругом было тихо, и мы надеялись благополучно добраться до Сарыкамыша, а там и до Карса.