Предыдущая   На главную   Содержание   Следующая     17. БЛЮДО ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ Я проснулся с таким чувством, будто избавился от дурного сна. Что это за сон, я не помнил, помнил только, что он... отвратителен. День ветреный, волны бьют о скалистые берега, воет ветер, и в окна пробивается серый свет. Я поднял левую руку, чтобы посмотреть на часы, но их не было. Не было их и на столе у кровати. Во рту у меня пересохло, кожа была сухой и горячей, я себя чувствовал так, будто два дня подряд пил. Хуже всего страх, что я вспомню свой сон. Я сел в постели. Еще кое-чего, кроме часов, не хватало: пистолета под мышкой, пистолета Мак Канна. Я лег и постарался вспомнить. Вспомнил зеленый напиток, в котором поднимались светящиеся пузырьки, и потом - ничего. Между этим зеленым напитком и настоящим - туман. И туман скрывает то, что я боюсь вспомнить. Туман был и во сне. И пистолет тоже был во сне. Когда я пил этот напиток, пистолет был со мной. Вспышка воспоминаний: после напитка пистолет казался нелепым. ненужным, и я бросил его в угол. Я выскочил из кровати и стал искать пистолет. Нога моя запнулась о черное овальное блюдо. Не черное, все в пятнах и полосах, а внутри что-то похожее на резину. Блюдо жертвоприношения! Внезапно туман рассеялся... я вспомнил сон... если это сон... вспомнил все ужасные подробности. Отшатнулся, не только морально, но и физически, почувствовал тошноту. Если это не сон, тогда я проклят и трижды проклят. Я не убивал, но участвовал в убийстве. Я не бил жертвы по груди, но и не поднял руки, чтобы спасти их, и я подкладывал ветви в их погребальный костер. Вместе с Дахут и де Кераделем я вызывал черную и злую Силу, вместе с ними я палач, убийца, раб ада. Как можно доказать, что это сон? Иллюзия, внушенная Дахут и де Кераделем, пока моя воля бездействовала под чарами зеленой жидкости. Я отчаянно пытался уверить себя, что это был только сон. В их глазах сверкал мрачный огонь, в моих тоже. Физиологическая особенность, которой человек в обычных условиях не обладает. Никакой напиток не может создать клетки, способные на это. И у человека на груди, на сердце нет огня, яркого в юности, тускнеющего к старости. Но эти огни горели на груди жертв! И только во сне дубы могут петь и склонять в такт свои ветви. Но - это окровавленное блюдо! Может ли оно материализоваться из сна? Нет, но де Керадель и Дахут могли поместить его рядом со мной, чтобы убедить, что сон был реальностью. Сон или не сон, я запятнан злом. Я встал и поискал пистолет. Нашел в углу комнаты, куда я его сам бросил. Что ж, по крайней мере это реальность. Пристегнул кобуру под мышку. Голова моя напоминала улей, в котором непрерывно жужжат пчелы мысли. В но в потрясенном мозгу все сильнее становилась холодная, безжалостная ненависть, отвращение к де Кераделю и его ведьме-дочери. Дождь бил в окна, ветер свистел за окнами старого дома. Где-то ударили один раз часы. Я не знал, полчаса это или час. И тут мне пришла в голову еще одна мысль. Я достал из кобуры листья и пожевал их. Они были очень горькими, но я их проглотил, и почти сразу же голова моя прояснилась. Нет смысла искать де Кераделя, чтобы убить его. Прежде всего, я не смогу оправдать свой поступок. Если только в Пирамиде нет груды костей и я не смогу открыть пещеру с нищими. Но я не верил, что найду пещеру или тела. Убийство де Кераделя будет казаться поступком сумасшедшего, и в лучшем случае меня ждет сумасшедший дом. К тому же, если я его убью, придется считаться с его слугами с пустыми глазами. И Дахут... Я сомневался, что смогу хладнокровно убить Дахут. И даже если сделаю это, все-таки остаются слуги. Они меня убьют... а мне не хотелось умирать. Передо мной возникло лицо Элен, и нежелание умирать стало еще сильнее. К тому же предстояло еще установить, сон или реальность то, что я вспоминал. Прежде всего необходимо установить это. Как угодно, любым способом нужно связаться с Мак Канном. Сон или реальность, я должен продолжать игру и не позволять, чтобы меня снова поймали в ловушку. Прежде всего я должен изображать, что считаю виденное реальностью; убедить де Кераделя, что я в это верю. Иначе зачем бы ему или Дахут оставлять возле меня блюдо? Я оделся, взял блюдо и пошел вниз, держа его перед собой. Де Керадель сидел за столом, но мадемуазель не было. Я увидел, что сейчас начало второго. Когда я сел, де Керадель пристально взглянул на меня и сказал: - Кажется, вы спали хорошо. Я приказал, чтобы вас не тревожили. День сегодня испорчен, и моя дочь спит поздно. Я рассмеялся. - Еще бы. После такой ночи. - Что вы этим хотите сказать? - Не нужно больше скрываться от меня, де Керадель, - сказал я, - не нужно после этой ночи. Он медленно спросил: - А что вы помните об этой ночи? - Все, де Керадель. Все, начиная с ваших убедительных объяснений, как тьма порождает жизнь, порождает эволюцию. А доказательство - то, что мы призывали к Пирамиде. - Вам это приснилось. - И это? Я поставил блюдо в пятнах на стол. Глаза его стали шире, он переводил взгляд с меня на блюдо. - Где вы это нашли? - Рядом со своей постелью. Когда недавно проснулся. Вены на его висках вздулись и запульсировали, он прошептал: - Зачем она это сделала? Я сказал: - Потому что она мудрее вас. Потому что знает, что мне нужно говорить правду. Потому что верит мне. Он сказал: - Некогда она уже поверила вам. Это дорого стоило и ей, и ее отцу. - Когда я был владыкой Карнака, - рассмеялся я. - Владыка Карнака прошлой ночью умер. Так она сама мне сказала. Он долго смотрел на меня. - Как умер владыка Карнака? Я грубо ответил: - В объятиях вашей дочери. И теперь она предпочитает... меня. Он оттолкнул кресло, подошел к окну и долго смотрел на дождь. Потом вернулся к столу и спокойно сел. - Карнак, что вам приснилось? - Пустая трата времени рассказывать. Если это был сон, вы внушили его и поэтому знаете. Если не сон, вы там были. - Тем не менее прошу вас рассказать. Я изучал его. что-то необычное в этой просьбе, похоже, он искренен. И тут в колесе моих стройных суждений появилась палка. Я решил выиграть время. - После еды, - сказал я. Во время завтрака он молчал; но когда я поднимал взгляд, он смотрел на меня. Казалось, он о чем-то напряженно думает. Я пытался извлечь палку из колеса своих рассуждений. Удивление и гнев при виде блюда кажутся искренними. Но в таком случае не он поставил блюдо у моей кровати. Поэтому не он хочет, чтобы, проснувшись, я вспомнил - сон или реальность. Значит Дахут. Но почему она хочет, чтобы я вспомнил, если ее отец этого не хочет? Единственный ответ - между ними конфликт. Но может быть и другая причина. Я был очень высокого мнения об уме де Кераделя. Не думаю, чтобы он стал спрашивать у меня то, что сам уже знает. По крайней мере не без причины. Означает ли его вопрос, что он не принимал участия в вызове Собирателя? Что никаких жертвоприношений не было... что все это иллюзия... и что не он создал эту иллюзию? Что все это работа одной Дахут? Но погоди! Не означает ли это также, что зеленая жидкость предназначалась для того, чтобы я все забыл? И что по какой-то причине у меня оказался частичный иммунитет против нее? И теперь де Керадель хочет понять, до какого предела простирается этот иммунитет... сравнить мои воспоминания с действительностью? Но остается блюдо; и дважды я видел страх в его глазах, когда к нему обращалась Дахут... все-таки между ними трещина... и мне нужно этим воспользоваться. А может, кто-то другой, не Дахут, поместил блюдо рядом со мной? Я вспомнил голос Ральстона, перешедший в жужжание мухи. Услышал, как Дик кричит мне: - Берегись, берегись Дахут... освободи от Собирателя, Алан. В комнате потемнело, как будто дождевые тучи спустились еще ниже, все заполнили тени. Я сказал: - Отпустите слуг, де Керадель. Я вам расскажу. Я рассказал. Он слушал не прерывая, с неизменным выражением лица, бледные глаза время от времени поглядывали в окно, потом смотрел на меня. Когда я кончил, он с улыбкой спросил: - Вы считаете это сном... или реальностью? - Но вот это... - я указал на блюдо. Он взял его и задумчиво стал рассматривать. Сказал: - Предположим для начала, что ваш опыт реален. При этом я оказываюсь колдуном, волшебником, жрецом ада. И вас я не люблю. Не только не люблю, но и не доверяю вам. Меня не обманула ваша готовность участвовать в наших делах и целях. Я знаю, что вы пришли сюда только от страха перед тем, что может случиться с вашими друзьями. Короче, я знаю все о взаимоотношениях моей дочери с вами и о том, что из этого следует. Я мог бы... избавиться от вас. Очень легко. И избавился бы, если бы не одно препятствие. Любовь моей дочери к вам. - Обращаясь к воспоминаниям ее далекого предка из Иса, превращая ее в древнюю Дахут, я, очевидно, не мог пользоваться только избранными воспоминаниями. Для моих целей они должны быть полными. Я должен восстановить их все. К несчастью, в их числе и владыка Карнака. К еще большему несчастью, она встретилась с вами, чьим отдаленным предком является все тот же владыка Карнака. Ваше уничтожение означало бы необходимость полностью перестраивать все мои планы. И это привело бы ее в ярость. Она стал бы мои врагом. Поэтому вы - не прекратили существовать. Ясно? - Абсолютно, - сказал я. - Далее - по-прежнему предполагая, что я именно тот, кем кажусь вам, - что я должен предпринять? Очевидно, сделать вас particeps criminis, соучастником преступления. Вы не сможете разоблачить меня, не разоблачив тем самым и себя. Я даю вам некий напиток, который уничтожает ваши предубеждения относительно того и этого, устраняет ограничения. Вы становитесь particeps criminis. И теперь бессильны разоблачить меня, если сами не хотите получить петлю на шею. Несомненно, - вежливо заметил он, - все эти соображения приходили вам в голову. - Действительно, - согласился я. - Но я хотел бы задать вам несколько вопросов, вам в роли колдуна, волшебника, жреца ада, вымышленной или реальной. - Спрашивайте. - Вы были причиной смерти Ральстона? - Нет, - ответил он. - Это моя дочь. Она приказывает теням. - Но была ли тень, шептавшая ему о смерти... реальной? - Достаточно реальной, чтобы вызвать его смерть. - Вы начинаете говорить двусмысленно. Я спросил, реальна ли она. Он улыбнулся. - Есть доказательства, что он в это верил. - А остальные трое? - Тоже считали реальностью. Именно неожиданное установление доктором Беннетом связи между этими четырьмя случаями вызвало наш визит к доктору Лоуэллу... исключительно неудачный визит, поскольку, как я уже заметил, там она встретила вас. Конечно, по-прежнему допуская, что я колдун и злодей, Карнак. - Но зачем вы их убили? - Мне временно понадобились деньги. Вы помните, возникли трудности с доставкой золота из Европы. Мы много раз убивали и раньше - в Англии, во Франции, в других местах. Дахут нуждается в развлечениях, ее тени тоже. И они должны питаться - время от времени. Говорит ли он правду или играет со мной? Я холодно сказал: - Те, что ночью шел к Пирамиде... мы по-прежнему предполагаем, что мое видение реально... - нищие... Он меня прервал: - Нищие! Почему вы их так называете? Теперь я рассмеялся. - А разве это не так? Он успокоился. - Большинство из них - да. А теперь вы будете спрашивать, как я их получаю. Это, дорогой мой Карнак, исключительно просто. Нужно только подкупить одного-двух чиновников, передать нищим некий наркотик, потом тени моей дочери начнут им нашептывать, и вот по ночам они начинают ускользать и под руководством теней добираются до места, где их ждет моя яхта. И вот они здесь... и очень счастливы, уверяю вас... между жертвоприношениями. Он вежливо спросил: - Удовлетворительно ли я рассеял ваши сомнения? Разве все это не соответствует характеру колдуна и его дочери? Я не ответил. Он сказал: - Продолжая рассуждения, мой дорогой Карнак, предположим, что вы сбежите, расскажете эту историю другим, привлечете ко мне человеческий закон... что произойдет тогда? Не найдут никаких жертв, ни мертвых в Пирамиде, ни живых в пещере. И Пирамиды никакой не будет. Я позаботился об этом. - Найдут лишь мирного ученого, у которого невинное хобби - воспроизвести в миниатюре древний Карнак. Он покажет свои стоячие камни. Его очаровательная дочь будет сопровождать и развлекать прибывших. Вы... вы тоже будете присутствовать, но как сумасшедший. Но, будете вы здесь или не будете, что произойдет с вами дальше? Вы не умрете... даже если очень захотите... даже если у вас останется сил, чтобы сформулировать такое желание... Губы его улыбались, но глаза были холодны, как лед. - Я по-прежнему говорю как колдун, разумеется. Я спросил: - Но почему со своим экспериментом вы приехали сюда, де Керадель? Разве не лучше было бы провести его в Карнаке, перед древней Пирамидой? Собиратель хорошо знает туда дорогу. Он ответил: - Собиратель знает все дороги. И как я могу свободно открывать эту дорогу в земле, где так живы воспоминания? Где нашел бы я жертвы, как бы смог провести ритуал без помех? Невозможно. Поэтому я и пришел сюда. Здесь Собиратель неизвестен... пока. Я кивнул; все это достаточно разумно. Прямо спросил: - Чего вы рассчитываете добиться? Он рассмеялся. - Вы слишком наивны, Карнак. Этого я вам не скажу. Гнев и угрызения совести заставили меня забыть об осторожности. - Я никогда больше не буду помогать вам в этом черном деле, де Керадель. - Вот как! - медленно сказал он. - Вот как! Я так и думал. Но вы мне больше не нужны, Карнак. Сближение прошлой ночью было почти совершенным. Таким совершенным, что больше мне не нужна даже... Дахут. Он сказал это почти задумчиво, как будто рассуждал вслух, а не говорил со мной. И опять я почувствовал между ними какую-то трещину, какой-то разлад... страх перед Дахут гонит его... куда? Он откинулся в кресле и рассмеялся; в глазах и губах смех без угрозы или злобы. - Это одна сторона дела, доктор Карнак. А теперь возьмем другую сторону, сторону здравого смысла. Я способный психиатр и любитель приключений, Исследователь, но не джунглей и пустынь этого мира. Я исследую мозг человека, а это тысячи миров. Большинство из них, я это признаю, удручающе однообразны. Но время от времени встречаются такие отличия, которые оправдывают всю работу. - Предположим, я слышал о вас. Кстати, Карнак, я знаю историю вашей семьи лучше вас. Но у меня все же не было желания встретиться с вами, пока я не прочел ваше интервью по поводу случая с Ральстоном, о котором я ничего не знал. Оно возбудило мое любопытство, и я решил исследовать... вас. Но как лучше всего приблизиться к вам, не возбудив подозрений? Как проникнуть в частный мир вашего мозга, который я хочу осмотреть? - Я прочел, что вы друг доктора Беннета, у которого есть интересные мысли по поводу смерти этого самого Ральстона. Я узнал, что Беннет - ассистент доктора Лоуэлла, которому я давно собирался позвонить как известному специалисту. Я позвонил ему и, совершенно естественно, получил приглашение прийти с дочерью на обед. И, как я и ожидал, там же были вы и доктор Беннет. - Очень хорошо. Вы любитель колдунов, исследователь волшебства. Я повел беседу в этом направлении. Вы говорили с журналистами о тенях, и, к своей радости, я понял, что доктор Беннет одержим той же идеей. И что еще лучше, он почти убежден в реальности волшебства. И вы двое настолько связаны, что я не только легко получаю доступ к вашему мозгу, но и к его тоже. Он посмотрел на меня, как бы ожидая замечаний, но я промолчал. Лицо его стало менее дружеским. Он сказал: - Я назвал себя исследователем мозга, Карнак. Я прокладываю в нем свой путь, как другие исследователи пробираются через джунгли. Даже лучше. потому что я могу контролировать... растительность. Он снова помолчал, а когда я опять ничего не сказал, спросил со следами раздражения: - Вы меня поняли? Я кивнул. - Следую за вами. - Я не стал добавлять, что не только следую за ним, но и иду немного впереди него... у меня начинала формироваться мысль. Он сказал: - А теперь хочу вам сообщить - опять-таки в своей сути психиатра-исследователя, а не колдуна, - что весь мой эксперимент был направлен на пробуждение тех воспоминаний, которые вы получили от своих далеких предков, приносивших жертвы богу-демону. Те самые жертвоприношения, в которых, вам показалось, вы участвовали прошлой ночью. То, что вы видели над Пирамидой и в Пирамиде, на самом деле представление о демоне-боге, созданное вашими предками столетия назад. Только это и ничего больше. Я полагаю, что с момента нашей встречи мало из того, что казалось вам реальностью, было ею на самом деле: на самом деле ткань из смеси темных воспоминаний предков и реальности, ткань, которую ткал я. Не существует никакого Собирателя... нет никаких ползущих теней... нет пещеры, скрытой под этим домом. Моя дочь, участвующая в моих экспериментах, иногда кажется вам тем, чем и есть на самом деле: современной женщиной, образованной, разумеется, но не большей ведьмой, чем та Элен, которую вы назвали своей античной монетой. И наконец здесь вы только гость. Не пленник. И ничто не побуждает вас тут оставаться, кроме вашего собственного воображения... стимулированного, признаю это, моим участием в исследовании. Он добавил с почти не скрываемой иронией: - И участием моей дочери. Теперь я подошел к окну и встал, повернувшись к нему спиной. Я заметил, что дождь прекратился и сквозь облака просвечивает солнце. Он лжет. Но в какой из двух интерпретаций лжет меньше? Ни один колдун не мог организовать башню Дахут в Нью-Йорке и в древнем Исе и тем более руководить моими действиями там, реальными или воображаемыми; не мог он отвечать и за то, что произошло после ритуалов прошлой ночи. Только колдунье доступно такое. Во втором объяснении есть и другие слабые места. Но неуничтожимая скала, о которую оно окончательно разбивается, - свидетельства Мак Канна, который, пролетая над этим местом, тоже видел огни святого Эльма, эти гниющие огоньки мертвых... видел черную бесформенную фигуру, сидящую на Пирамиде... видел людей среди стоячих камней, пока все не поглотил туман. В какую из этих историй я должен поверить? Как убедить в этом де Кераделя? Я знал, что он мне не верит. Может, это ловушка, лабиринт? Какую из дверей должен я открыть? Мысль, формировавшаяся в моем сознании, становилась все яснее. Я повернулся к нему, постарался придать лицу смешанное выражение вины и восхищения и сказал: - Откровенно говоря, не знаю, де Керадель, чего во мне больше: разочарования или облегчения. В конце концов вы ведь действительно возвели меня на гору и показали земные царства, и часть меня возрадовалась перспективам и готова была следовать за вами. И вот одна часть радуется, что это всего лишь мираж, зато другая хотела бы, чтобы это было правдой. И я разрываюсь между негодованием, что стал для вас подопытным кроликом, и восхищением тем, как вы провели эксперимент. Я сел и беззаботно добавил: - Я считаю, что сейчас все стало ясно. Эксперимент окончен. Бледно-голубые глаза не отрывались от меня. Де Керадель медленно ответил: - Он кончен - насколько это зависит от меня. Но я хорошо знал, что ничего не кончено; знал, что я по-прежнему пленник; но я зажег сигарету и спросил: - Значит, я могу идти, куда хочу? - Ненужный вопрос, - бледные глаза сузились, - если вы принимаете мое основанное на здравом смысле объяснение. Я рассмеялся. - Это дань вашему искусству. Не так легко избавиться от иллюзий, созданных вами, де Керадель. Кстати, я хотел бы послать телеграмму доктору Беннету. - Жаль, - ответил он, - но буря порвала провод между нами и деревней. Я сказал: - Я был в этом уверен. Но я собирался написать доктору Беннету, что мне здесь нравится и что я намерен оставаться так долго, как мне разрешат. Что вопрос, который нас с ним интересовал, разъяснился к полному моему удовлетворению. Что ему не о чем беспокоиться и что позже я объясню все подробнее в письме. Помолчав, я посмотрел ему прямо в глаза. - Мы напишем это письмо вместе - вы и я. Он откинулся, глядя на меня с ничего не выражающим лицом, но я успел заметить его удивление при моем неожиданном предложении. Он взял приманку, хотя еще не проглотил ее. - Почему? - спросил он. - Из-за вас, - ответил я и подошел к нему. - Де Керадель, я хочу тут остаться. С вами. Но не как человек, которого держат - наследственные воспоминания. И не воображение, которое подстегиваете вы или ваша дочь. Не внушение... не колдовство. Я хочу оставаться здесь в здравом уме и самим собой. И чары вашей дочери не имеют к этому отношения. Меня мало интересуют женщины, де Керадель, кроме нагой дамы, которую зовут Истина. Из-за вас, только из-за вас я хочу остаться. Опять он спросил: - Почему? Но он заглотил приманку. Его бдительность ослабла. У каждой симфонии есть главная тема, а в ней основная нота. Так же и с каждым человеком. Узнай эту ноту, узнай, как ее заставить звучать, - и этот человек твой. Доминанта де Кераделя - тщеславие, эготизм. Я заставил звучать именно эту ноту. - Никогда, я думаю, де Карнак не называл де Кераделя... хозяином. Никогда не просил разрешения сидеть у ног де Кераделя и учиться. Я достаточно знаю историю наших семей, чтобы уверенно утверждать это. Ну, этому конец. Всю жизнь я стремился сорвать с Истины ее вуаль. Я считаю, вы можете сделать это, де Керадель. Поэтому - я останусь. Он с любопытством спросил: - Которой же из двух моих историй вы поверили? Я рассмеялся. - Обеим и ни одной. Разве иначе заслуживал бы я быть вашим учеником? Он сказал, почти задумчиво: - Хотел бы я верить вам... Алан де Карнак! Мы бы много могли достичь вместе. Я ответил: - Верите вы мне или нет, но как я, будучи здесь, могу повредить вам? Если я исчезну... или покончу самоубийством... или сойду с ума... это, конечно, может вам повредить. Он с отсутствующим видом покачал головой, с холодным равнодушием сказал: - Я легко могу избавиться от вас, де Карнак, и никаких объяснений не понадобится... но я хотел бы вам верить. - Но если вы ничего не теряете, почему бы не согласиться? Он по-прежнему медленно сказал: - Я согласен. Взял в руки блюдо жертвоприношений и взвесил его. Поставил на стол. Протянул ко мне обе руки, не касаясь меня, и сделал жест, на который я, при всем том, что было в моем сердце, не мог ответить. Этому священному жесту научил меня тибетский лама, которому я спас жизнь... и де Керадель осквернил его... но все же жест означал обязательства... обязательства, которые простираются за пределы жизни... Спасла меня Дахут. В комнату полился поток солнечных лучей. Вместе с ним появилась и Дахут. Если бы что-то нужно было для подтверждения второй версии де Кераделя, версии здравого смысла, так это Дахут, идущая в лучах солнца. Но ней был костюм для верховой езды, сапоги, сине-зеленый шарф, соответствовавший цвету ее глаз, и берет точно такого же цвета. Подойдя ко мне в солнечных лучах, она выбила из моей головы и де Кераделя, и все остальное. Она сказала: - Здравствуйте, Алан. Прояснилось. Не хотите ли прогуляться? И тут она увидела блюдо жертвоприношений. Глаза ее расширились, так что стали видны белки... и в глазах заплясали фиолетовые огни. Лицо де Кераделя побледнело. В нем появилось понимание... предупреждение, известие - от него к ней. Ресницы мадемуазель дрогнули. Я сказал беззаботно, как будто ничего не заметил: - Прекрасно. пойду переоденусь. - Я уже знал, что не де Керадель поставил рядом со мной блюдо. Теперь я знал, что и Дахут не делала этого. Тогда кто же? Я вошел к себе в комнату и снова как будто услышал жужжание... Алан, берегись Дахут... Может, все-таки тени будут ко мне добры. 18. ПСЫ ДАХУТ Как бы ни разгадывалась загадка блюда, приглашение Дахут было тем счастливым случаем, на который я надеялся. Я торопливо переоделся. Мне представлялось, что ее разговор с отцом будет не вполне дружеским, и я не хотел, чтобы она переменила намерение насчет прогулки. Возможно, в деревню мне попасть не удастся, но до скалы, где дежурят рыбаки, я доберусь. Я написал записку Мак Канну: - Будьте у скалы ночью от одиннадцати до четырех. Если я не покажусь, будьте здесь же завтра ночью в те же часы. То же и относительно ночи послезавтра. Если я тогда не покажусь, передайте Рикори, чтобы действовал по усмотрению. К тому времени Рикори уже должен приехать. И если я тогда не смогу связаться с Мак Канном, значит я в трудном положении, если вообще способен находиться в любом положении. Я надеялся на изобретательность и безжалостность Рикори, не меньшие, чем у де Кераделя. И он будет действовать быстро. Я изготовил дубликат записки: в конце концов, может, удастся попасть и в деревню. Одну записку положил в двухунциевую бутылочку и плотно закрыл, вторую сунул в карман. Насвистывая, спустился вниз, предупреждая о своем появлении. Вошел в комнату так, будто никого в мире ни в чем не подозреваю. Впрочем, я не играл: я испытывал душевный подъем; так боксер, проигрывавший раунд за раундом в бою с противником с совершенно незнакомым стилем, вдруг получает ключ к противнику и знает, как с ним справиться. Мадемуазель стояла у очага, постукивая по сапогам рукоятью арапника. Де Керадель по-прежнему сидел за столом, слегка съежившись. Блюда жертвоприношений не было видно. Мадемуазель напоминала прекрасную осу, да Керадель - маленький Гибралтар, отражающий нападки осы. Я рассмеялся, когда это сравнение пришло мне в голову. Дахут сказала: - Вы веселы. Я ответил: - Да, весел. Веселее, чем был, - тут я взглянул на де Кераделя, - многие годы. Она не пропустила ни этот взгляд, ни ответную напряженную улыбку. Сказала: - Идемте. Ты уверен, отец, что не хочешь присоединиться к нам? Де Керадель покачал головой. - У меня много дел. Мы пошли к конюшне. Она взяла ту же гнедую, я - чалую. Некоторое время она ехала передо мной молча, потом позволила мне догнать ее. Сказала: - Вы так веселы, будто едете на встречу с любимой женщиной. - Надеюсь встретить ее, хотя и не в этой поездке. Она прошептала: - Это Элен? - Нет, Дахут, хотя у Элен есть много ее особенностей. - Кто же она? - Вряд ли вы хорошо с ней знакомы, Дахут. Она не надевает одежды, кроме вуали на лице. Ее зовут Истина. Ваш отец пообещал мне приподнять ее вуаль. Она подъехала ближе, схватила меня за руку. - Он обещал это... вам? - Да. И очень обрадовался, что теперь ему не нужна ваша помощь. - Почему вы говорите мне это? - Она крепче сжала мою руку. - Потому что, Дахут, я очень хочу встретиться с этой нагой дамой Истиной, когда на ней вообще не будет вуали. И у меня было чувство, что если я не отвечу искренне на все вопросы, наша встреча отдалится. Она угрожающе сказала: - Не играйте со мной. Зачем вы сказали мне это? - Я не играю с вами, Дахут, я отвечаю честно. Настолько, что сообщу вам и другую причину. - Какую же? - Разделяй и властвуй. Она, не понимая, смотрела на меня. - В Индии рассказывают, - сказал я. - Это джатака, басня о животных. Ссорились между собой царица тигров и царь львов. Их вражда опечаливала джунгли. И было решено, что они сядут на чашки весов над прудом, полным крокодилов. Царица тигров и царь львов сели на чашки. И оказалось, что весят они одинаково. Но по середине весов ползал муравей с песчинкой в челюстях. "Хо! - воскликнул он. - О чем спор? И кто спорит?" Так сказал этот ничтожный муравей царице тигров и царю львов. И песчинка в его челюстях - их жизнь и смерть. Дахут спросила, затаив дыхание: - Кто же из них остался жить? Я рассмеялся. - Об этом ничего не говорится. Она поняла, что я хочу сказать, щеки ее покраснели, искорки заплясали в глазах. Она отпустила мою руку. Сказала: - Отец очень доволен вами, Алан. - Вы уже говорили мне об этом, Дахут... и никакой радости это не принесло. Она прошептала: - Кажется, я уже слышала такие слова от вас... и мне это не принесло радости. - Она снова схватила меня за руку. - Но я недовольна, Алан. - Простите, Дахут. - Несмотря на всю свою мудрость, мой отец простодушен. Но я нет. - Прекрасно, - сказал я. - Я тоже. Я ненавижу простодушие. Но никакой наивности в вашем отце я пока не заметил. Она все сильнее сжимала мою руку. - Эта Элен... сильно ли она напоминает нагую даму с вуалью, которую вы ищете? Сердце у меня забилось чаще; я ничего не мог сделать, она это почувствовала. Сладко сказала: - Не знаете? Значит, у вас не было возможности... сравнивать. В ее смехе, напоминающем журчание маленьких волн, звучала безжалостность. - Оставайтесь веселым, мой Алан. Возможно, когда-нибудь я предоставлю вам такую возможность. Она похлопала лошадь плетью и поехала дальше. Мне уже не было весело. Какого дьявола я позволил вовлечь в обсуждение Элен? Не подавил ее имя в самом начале? Я ехал сразу за Дахут, но она не оглядывалась на меня и ничего не говорила. Мы проехали одну-две мили и оказались на лугу с скорчившимися кустами. Тут к ней как будто вернулось хорошее настроение, и она поехала рядом со мной. Сказала: - Разделяй и властвуй. Мудрое изречение. Чье оно, Алан? - Насколько мне известно, древнеримское. Его цитировал Наполеон. - Римляне были мудры, очень мудры. А если я расскажу отцу, что вы настраиваете меня так? Я равнодушно ответил: - Почему бы и нет? Но если такая мысль еще не пришла ему в голову, зачем вооружать его против себя? Она задумчиво сказала: - Вы сегодня странно уверены в себе. - Только потому, что говорю правду, - ответил я. - Поэтому если на кончике вашего красивого язычка вопросы, ответы на которые могут оскорбить ваши прекрасные уши, лучше не задавайте их. Она склонила голову и поскакала по лугу. Мы подъехали к скале, на которую я взбирался во время первой прогулки. Я слез с лошади и начал подниматься. Добрался до вершины, обернулся и увидел, что она тоже спешилась и нерешительно смотрит на меня. Я помахал ей рукой и сел на скалу. Рыбачья лодка находилась в нескольких сотнях ярдов. Я бросил в воду один-два камня, потом маленькую бутылочку с запиской Мак Канну. Один из рыбаков встал, потянулся и начал вытаскивать якорь. Я крикнул ему: - Как клюет? Дахут стояла рядом со мной. Луч заходящего солнца упал на горлышко бутылки, оно заблестело. Дахут посмотрела на него, потом на рыбаков, потом на меня. Я спросил: - Что это? Рыба? Она не ответила; стояла, разглядывая людей в лодке. Они гребли между нами и бутылочкой, потом завернули за скалу и исчезли. Бутылочка продолжала блестеть на солнце, поднимаясь и опускаясь с волной. Дахут приподняла руку, и я готов поклясться, что по воде пробежал вихрь, толкнул бутылочку к нам. Я схватил Дахут за плечи, повернул ее лицо и поцеловал. Она, дрожа, прижалась ко мне. Я взял ее руки, они были холодны, помог ей спуститься со скалы. Внизу я взял ее на руки и понес. Поставил на ноги возле ее лошади. Ее длинные пальцы обвились вокруг моего горла, полупридушив меня; она прижалась ко мне губами, от поцелуя у меня перехватило дыхание. Вскочила на гнедую и безжалостно хлестнула ее арапником. И понеслась по лугу, быстрая, как бегущая тень. Я тупо смотрел ей вслед. Сел на чалую... Поколебался, размышляя, не залезть ли на скалу снова, чтобы убедиться, что люди Мак Канна взяли бутылочку. Решил, что лучше не рисковать, и поехал за Дахут. Она держалась впереди, ни разу не оглянувшись. У дверей дома соскочила с гнедой, слегка хлопнула ее по шее и быстро ушла. Жеребец потрусил к конюшне. Я свернул и въехал в дубовую рощу. Я хорошо помнил то место, где роща кончается и начинаются монолиты. Доехал до края и действительно увидел стоячие камни, свыше двухсот; они занимали десятиакровую площадку, скрытую со стороны моря соснами, росшими на верху небольшого возвышения. Камни не серые, какими казались в тумане. Заходящее солнце окрасило их в красный цвет. В центре приземистая Пирамида, загадочная и злая. Гнедая не хотела выходить из рощи. Она подняла голову, принюхалась и заржала; начала дрожать, покрылась потом, и в ржании звучал страх. Потом она повернула и пошла в рощу. Я не мешал ей. Дахут сидела за столом. Отец ее куда-то ушел на яхте и, возможно, сегодня не вернется, сказала она... Я подумал, правда, не вслух, не за новыми ли нищими он отправился. Когда я приехал с прогулки, его не было. И Дахут я не видел, пока не сел за стол. Я пошел к себе, выкупался, неторопливо переоделся. Прижался ухом к шпалере и снова начал отыскивать скрытую пружину. Ничего не услышал и ничего не нашел. Склонившийся слуга сообщил, что обед ждет. Меня заинтересовало, что он не обратился ко мне как к владыке Карнака. Дахут была в черном, впервые с нашего знакомства. Платья было не очень много, и то, что было, прекрасно демонстрировало ее красоту. Выглядела она устало, не увядшей, не унылой, а как морской цветок, которого вынесло приливом на берег и который ждет нового прилива. Мне стало ее жаль. Она посмотрела на меня, взгляд ее был осторожным. Она сказала: - Алан, если не возражаете... сегодня будем говорить только банальности. Внутренне я улыбнулся. Ситуация более чем пикантная. Мало о чем можем мы говорить таком, что не заряжено мощной взрывчаткой. Я согласился с ее предложением, у меня не было настроения играть со взрывчаткой. Все-таки что-то не так с мадемуазель, иначе она никогда бы не сделала такое предложение. Может, боится, что я заговорю о блюде жертвоприношений... или мой разговор с де Кераделем расстроил ее. Ей он явно не понравился. - Пусть будут банальности, - сказал я. - Если бы мозги были искрами, от моего сегодня не зажечь даже спичку. Обсуждение погоды почти за пределами моего интеллекта. Она рассмеялась. - И что же вы думаете о погоде, Алан? - Она должна быть запрещена поправкой к конституции. - А что создает погоду? - Сейчас, - ответил я, - вы - для меня. Она мрачно посмотрела на меня. - Я хотела бы, чтобы это было правдой... но берегитесь, Алан. - Прошу прощения, Дахут. Вернемся к банальностям. Она вздохнула, потом улыбнулась, и было трудно думать о ней, как о Дахут, которую я знал в башне Нью-Йорка или древнего Иса... или с красным золотым серпом в руке. Мы говорили банальности, хотя время от времени возникали опасные повороты. Великолепные слуги подавали превосходный обед. Де Керадель, ученый или колдун, понимал толк в винах. Но мадемуазель ела мало и совсем не пила, она становилась все более вялой. Я отодвинул кофе и сказал: - Кажется, наступил отлив, Дахут. Она выпрямилась и резко спросила: - Почему вы так говорите? - Не знаю. Но вы всегда напоминаете мне море, Дахут. Я сказал вам это в тот вечер, когда мы встретились. Ваш дух поднимается и угасает вместе с приливом. Она резко встала, лицо ее было лишено краски. - Спокойной ночи, Алан. Я очень устала. Спите... без сновидений. И вышла, прежде чем я смог ответить. Почему упоминание о приливе вызвало такое изменение, заставило ее бежать - ибо ее уход не что иное, как бегство? Я не находил ответа. Часы пробили девять. Я еще с четверть часа посидел за столом, слуги с пустыми глазами смотрели на меня. Я встал, потянулся, сонно улыбнулся дворецкому и сказал ему по-бретонски: - Сегодня я... буду спать. Он шел с факелом в руке впереди тех, кто вел жертвы. Он низко поклонился, лицо его не изменилось, он никак не показал, что понял истинное значение моих слов. Отвел для меня занавес, и, медленно поднимаясь по лестнице, я чувствовал на себе его взгляд. В зале я на минуту задержался и посмотрел в окно. Тонкие облака почти скрывали луну. Прошло несколько ночей после полнолуния. Ночь тускло освещенная и очень тихая. В старомодном широком зале никаких теней, шепчущих и шуршащих. Я пошел к себе в комнату, разделся и лег. Было около десяти. С час я лежал, притворяясь спящим. Потом произошло то, чего я ждал. Кто-то появился в комнате, по странному аромату я узнал Дахут. Она стояла у моей постели. Я почувствовал, как она наклоняется ко мне, вслушивается в дыхание; потом пальцы ее легко, как мотылек, коснулись пульса у меня на шее, на запястье. Я вздохнул, повернулся и, казалось, снова погрузился в глубокий сон. Услышал, как она вздохнула, почувствовал прикосновение к щеке - не пальцев. Аромат беззвучно исчез. Но я знал, что у шпалеры Дахут задержалась, прислушиваясь. Постояла несколько долгих минут, потом послышался слабый щелчок, и я понял, что она ушла. Тем не менее я ждал, пока стрелки на часах не покажут одиннадцать, потом встал, надел брюки, рубашку, темный свитер и туфли. Дорога от двери вела прямо к охраняемым воротам, туда примерно полторы мили. Я не думал, что она охраняется, и решил пройти по ней с полмили, потом свернуть влево, добраться до стены и идти вдоль нее до скалы, где меня поджидает Мак Канн. Правда, хозяин гостиницы говорил, что с воды к скале не подобраться, но я был уверен, что Мак Канн найдет способ. Я легко доберусь за полчаса. Я вышел в зал, прокрался к началу лестницы и посмотрел вниз. Горел неяркий свет, но ни следа слуг. Я спустился по лестнице и дошел до входной двери. Она не была закрыта. Я прикрыл ее за собой, укрылся в тени рододендронов и начал осматриваться. Здесь дорога делает широкую петлю, не защищенную растительностью. Облака разошлись, луна светила ярко, но после петли можно будет укрыться в деревьях, которые росли по обе стороны дороги. Я пересек петлю и добрался до деревьев. Добрых пять минут выжидал. Дом оставался темным, ни в одном окне не было света; ни звука, ни движения. Я пошел по дороге. Я прошел примерно треть мили, когда добрался до узкой аллеи, уходившей влево. Аллея ровная и хорошо видна в лунном свете. Она тянется в общем направлении скалы и обещает не только более короткий, но и более безопасный путь. Я пошел по ней. Несколько десятков ярдов, и деревья кончились. Аллея продолжалась, но росли по ее сторонам кусты. Они позволяли заглядывать через них и в то же время достаточно надежно скрывали меня. Я прошел с полмили и ощутил весьма неприятное чувство, будто кто-то идет за мной. Чувство крайне неприятное, будто за мной следует кто-то отвратительный. И вдруг оно бросилось на меня сзади. Я повернулся, выхватывая пистолет из кобуры. За мной никого не было. Аллея уходила назад совершенно пустая. Но теперь вкрадчивое движение началось в кустах по бокам аллеи. Как будто какие-то существа скрывались там, следуя за мной, следя за мной, издеваясь надо мной. Послышался шорох, шуршание, отвратительный писк. Аллея кончилась. Я пятился шаг за шагом, пока не стало слышно шуршания и писка. Но в кустах по-прежнему кто-то двигался, и я знал, что за мной следят. Я повернулся и увидел, что стою на краю луга. Он и днем казался зловещим, но по сравнению с ночью, под окруженной облаками, убывающей луной, это было веселое зрелище. Я не мог перейти луг, разве что очень быстро. Не мог я и возвращаться к пищащим существам. И я побежал через луг к скале. Я уже пробежал треть, когда услышал собачий лай. Он шел со стороны дома, и я невольно остановился, прислушиваясь. Лай не похож был на крики обычной своры. Он был непрерывный, воющий, невыразимо печальный; и с тем же оттенком непристойности, что и писк. Из аллеи вырвались теневые фигуры. Черные под луной, они напоминали фигуры людей, но людей изуродованных, искаженных, переделанных в адской мастерской. Они были... отвратительны. Лай стал ближе, послышался топот копыт, это скачет галопом крупная лошадь... Из аллеи вылетел большой черный жеребец, вытянув шею; его грива летела за ним. На нем сидела Дахут, распустив волосы, в ее глазах горели фиолетовые ведьмовские огни. Она увидела меня, подняла свой хлыст, закричала, натянув поводья, так что жеребец взлетел передними ногами в воздух. Снова она крикнула и указала на меня. Из-за жеребца показалась свора огромных псов, их было несколько десятков, похожих на шотландскую борзую... на больших собак друидов... Они черной волной покатились ко мне... и я увидел, что это тени, но в черноте тени сверкали красные глаза, они горели тем же адским огнем, что и глаза Дахут. А за ними на жеребце скакала Дахут... она больше не кричала, рот ее был искажен в яростной гримасе, и у нее было лицо не женщины, а призрака. Они почти достигли меня, когда мое оцепенение кончилось. Я поднял пистолет и выстрелил прямо в нее. Прежде чем я снова смог нажать курок, свора накинулась на меня. Они были материальны, эти теневые псы Дахут. Разреженные, туманные, но материальные. Я уронил пистолет и отбивался голыми руками. От собак исходил странный цепенящий холод. Сверкая красными глазами, они рвали мне горло, и как будто сквозь их клыки вливался холод. Я слабел. Мне все труднее становилось дышать. Руки и ноги онемели, и я теперь лишь слабо барахтался, как в паутине. Упал на колени, с трудом пытался вдохнуть... Дахут соскочила с жеребца и отогнала собак. Я смотрел на нее, пытаясь встать на ноги. Яростное выражение с ее лица исчезло, но в ее фиолетовых глазах не было милосердия. Она ударила меня хлыстом по лицу. - Лента за твое первое предательство! Хлестнула снова. - Лента за второе. И в третий раз: - Лента за третье! Я смутно удивился, почему не ощущаю ударов. Ничего не чувствовал, все тело застыло, как будто холод сгустился в нем. Холод медленно вползал в мозг, цепенил его, морозил мысли. Дахут сказала: - Вставай! Я медленно встал. Она вскочила на жеребца. Сказала: - Подними левую руку. Я поднял ее, и она обвила ее свей плетью, как кандалами. Она сказала: - Посмотри. Мои собаки кормятся. Я посмотрел. Теневые псы гонялись по лугу за теневыми существами, которые убегали, перескакивали от куста к кусту, визжали, пищали в ужасе. Псы догоняли их, рвали на клочья. Она сказала: - Ты тоже будешь... кормиться. Она подозвала собак, и они прекратили охоту и подбежали к ней. Холод охватил мой мозг. Я не мог думать. Видеть я мог, но почти не понимал увиденного. У меня не осталось воли, я полностью подчинился ее воле. Жеребец пошел в аллею, я побежал рядом с ним, удерживаемый петлей Дахут, как беглый раб. У ног моих бежали собаки, их глаза сверкали красным. Но больше это не имело значения. Оцепенение все усиливалось, и я знал только, что бегу, бегу... И тут последние остатки сознания оставили меня.