|
||||||||||||||||
| Эльвира Горюхина Место жительство война | ||||||||||||||||
| Армения (Масис)
Вспомнила, как взорвался возмущением автобус, везший меня в Нагорный Карабах, когда стало известно, что я ни разу не была в Азербайджане. - Как ты можешь жить? А тебе не интересно, что думают они о нас? Почему их не спросишь? Неужели тебе не интересно знать, какие они люди? Ищу дорогу на Масис. Прохожий советует: - Туда идет рейсовый автобус. Остановка очень далеко. Вы поднимите руку. Шофер увидит, что вы русская, и остановится. Пытаюсь это перевести на московскую ситуацию: "Шофер увидит, что вы кавказской национальности, и - б - р - р - р". …В Масисе я искала женщину. Знала только то, что ее зовут Зина и что у нее погиб сын в Нагорном Карабахе. Мы с ней случайно познакомились в Нальчике. Но она запала мне в душу, словно что - то очень важное я должна была понять через историю ее жизни. Искать Зину бросался каждый, к кому бы я ни обратилась. - Если не найдешь, приходи снова на это место, - сказала старая армян - ка. - Ты посмотри, какие молодые пошли, ничего по - русски не понимают. Я нашла Зину. Помог молодой армянин, который знал по - русски плохо, но не мог допустить, чтобы русская ни с чем вернулась домой. Уже вечерело, когда мы всей семьей отправились на кладбище, где похоронен старший сын Зины Ваграм. ... Они одновременно увидели один и тот же сон - мать и сын. - Он поцеловал меня огненным поцелуем. Так по - русски сказать можно? Поцелуй огня. Он еще был человек и уже сгорал, как огонь. А он во сне увидел мать, которая его предупреждала: - Бывают в жизни случаи, сынок, когда против смерти не идут. Надо остановиться. Ты не должен сегодня идти в бой. Пережди. Сон длился несколько минут. Сын проснулся и обо всем рассказал товарищам. Мать не сумела оградить его. Он пошел в бой. - Я виновата, что погиб сын. Он читал те книги, которые я ему давала. Он верил в букву нашего алфавита, как верят в хачкар. Он был книжный мальчик в армянском смысле этого слова. Потому и погиб. Зина нарушила предсмертную просьбу сына: она похоронила его не в Карабахе, а там, откуда виден Масис. Большой и Малый. Сердце Армении, выхваченное из тела. Каждый год мне непременно надо проехать тот час пути, когда виден Масис. Я знаю, что это не гора. Это духовная субстанция, данная нашему земному зрению затем, чтобы мы не забыли про существование в мире Вертикали и всего того, что скрыто от житейского взора, но что живет в нас и, возможно, определяет наше движение на этой земле. - Смотри, как странно: вот здесь они есть, на этой фотографии, а в жизни их нет. Люди на бумаге. - Зина рассматривает групповой снимок. Действительно, никого нет в живых. Люди на бумаге... Уезжаю в ночь. Что это за манера - испытывать судьбу? Садиться в обшарпанный "рафик" с незнакомыми людьми, а потом полночи искать в Ереване улицу, которая поменяла советское название на армянское. "Рафик" забит людьми. Чувствую, что речь идет обо мне. Включаюсь в разговор и слышу: - Молодец, русская, что приехала к нам. - Почему молодец? - А не побоялась. В России Кавказом уже всех напугали. Едва успеваю к последнему поезду метро. Попутчица Сильварт не позволила мне взять билет. Узнаю, что она безработная. Едва сводит концы с концами. Живет с больной матерью. Стоит подъехать к Садохло, как шофер - армянин непременно заводит разговор об азербайджанцах, живущих в этом районе. - Хочешь, сейчас войдем в любой дом - и нам накроют стол. Я войду в любой азербайджанский дом, и ты увидишь, как будут меня принимать. Каринтаг - Карабахский Сталинград Село Каринтаг расположено под Шушой. У ларька торгуют рыбой. Рыба из Севана. Очень дорогая. Я хочу купить. Арамаис, директор школы, преграждает мне путь: - Вы что? "Кавказскую пленницу" не видели? Вот мы и познакомились. - Почему такое странное имя у вашей лошади? - спрашиваю. - Сначала про нее говорили: "Лошадь как у Абдулы". Помните "Белое солнце пустыни"? Потом "как" исчезло. Осталось - Абдула. Около нас уже собрались люди. Участники той войны, которая Отечественная и Великая. Григорий Арутюнян все свои награды носит с собой. Прошел всю войну. Отличился при форсировании Одера и прорыве обороны немцев на западном берегу реки. Ему 87 лет. Пенсии не хватает на хлеб. - Имею ли я право обратиться к Ельцину? - спрашивает меня. - К своему Главнокомандующему. Я не успеваю ответить. У Гриши на глазах слезы. Как и все участники той войны, он никак не может постичь природу войн 80 - 90 - х годов. "Кто с кем воевал? И за что?" Объяснить не умею. Почему - то именно сейчас пришла на ум одна история, рассказанная карабахским журналистом. Я просила его вспомнить смешной случай на войне. Вот он, "смешной" случай: - Из окопа выглядывает азербайджанец с автоматом. Мы у него на мушке. Но он не стреляет. Подходим ближе. Он не стреляет. Берем в плен. "Ты чего не стрелял?" - спрашиваю. "У тебя были такие добрые глаза, что Аллах сказал мне: его не трогай. Я не мог выстрелить". - Что же здесь смешного? - спрашиваю я. - Тогда было смешно. Очень. До колик. Кровь. Бой. Смерть. Грязь. И посреди всего этого: "У тебя были такие добрые глаза". Сейчас не смешно. Того парня Бахтияром звали. - Вы его, поди, расстреляли? - У нас тоже есть свой бог. Впрочем, он у всех один. Парень долгое время жил с нами в казарме. Был как брат. Мы потом проследили, чтобы в хорошие руки попал. Камень - самец - Когда мне было десять лет от роду, отец, классный каменщик, повел меня на мою первую стройку. Один азербайджанец заказал большой дом. Дело было в Шуше. С того дома началась моя профессия каменщика. Ты представь хоть на минуту, если бы я сказал: "Не буду класть дом, потому что это дом азербайджанца". Если бы так сказал, был бы самый большой дурак и тогда, и теперь. Это говорит белый как лунь Александр Аракелян, потерявший в 1992 году сына и дочь, Гарика и Наринэ. Героев Карабаха. Шестнадцать лет было дочери. Случилось это 26 января. Сестра шла к брату на боевые позиции. Не дошла. О брате слагаются легенды. Сейчас, сию минуту, когда ночь спустилась на Каринтаг, у меня есть физическое ощущение своего полного одиночества в космосе, поскольку ничего, кроме звездного неба, которое есть бездна, на свете нет. Перед этой кромешной бездной мы едины. Не отсюда ли чувство родства с семейством Аракелян. Сыну погибшего Гарика девять лет. Дочери - пять. Марат показывает мне свои мускулы. Он сильный. Обязательно будет сильный, как отец. Про отца знает все. В глазах недетская печаль. А я, грешница, задаю про себя один и тот же вопрос: неужели есть на свете идея, ради которой можно отнять отца у сына, сына у отца и матери. Мужа у жены, такой красивой и умной, как Гоар? Я не дерзаю задать вопрос. Но он со мной всегда в Нагорном Карабахе. Слишком велики жертвы. Хозяин дома пригласил меня в гости, потому что хотел произнести речь, очень важную для него. Он начал так: "Уважаемая! Слушай меня внимательно и без шума". Хотела помочь ему и попросила, чтобы он говорил по - армянски. Нет, он хотел говорить на нашем общем языке - русском. Речь была окрашена такими страданиями и такими тяжкими думами, что смысл странным образом исчезал. Александр то сжимал пальцы, то разжимал. Потом говорил о реке, которая все уносит, и наконец успокоился, когда обозначилась мысль: "Когда ты что - то делаешь в реке, ну, например, полощешь одеяло, ты ведь держишь крепко в руках конец одеяла. Не так ли? Ты не хочешь, чтобы вода его унесла. Нельзя бросать народы. Нельзя, чтобы их уносило водой. Крепко надо держаться друг за друга. - А потом вдруг неожиданно спросил: - Еще кто - нибудь в России помнит о Карабахе?" Сквозь словесные и душевные муки немолодого человека вырвалась фраза: "Ты пойми, человек - это абстракт". Это означало только то, что нет ни эллина, ни иудея. Он так и сказал: "Я говорю о чистом человеческом родстве". Перешел на разговор о камне - самце. Вочцакар - так называется этот камень по - армянски. Камень камней. В Армении знают, что это такое. - Ты прости, - сказал он на прощание, - я хотел немножко сердце открывать. Он так жалел, что я не смогу увидеть собаку. Чалик - имя той собаки. Передавала бойцам на позиции записки и сигареты, которые укладывались в ошейник. Месяц назад собака околела. В густой ночи я все - таки приметила, что во дворе бегал ее отпрыск. Жизнь продолжалась. "Она родилась армянкой" Есть такой дар - быть историком. Не за кафедрой и учительским столом, а в жизни. Всегда. Историческое сознание как способ жизни. Таков мой хозяин Арамаис. Учитель. Он у себя дома всюду: в любом веке, народе, пространстве. История Армении в его крови. Он говорил мне по - русски о трагедии своего народа. Был уже поздний час, когда неожиданно открылась дверь и в комнату, где мы сидели, вошла двухлетняя дочь Арамаиса. Она протянула отцу карту Армении периода ее исторического могущества. - Как она поняла, что мы говорили об этом? - ошеломленно спросила я. - Она родилась армянкой. Звучит как объяснение. Брат Арамаиса физик - ядерщик. Поехал в Москву без связей и надежд. Ни отец, ни мать в успех не верили. Закончил Физтех. Живет в Москве. Арамаис знает, что пространство его Родины сжалось. Наутро мальчик лет двенадцати, ученик Арамаиса, принес натюрморт, написанный местным художником Эмилем, патриотом Карабаха. Я спрашиваю у подростка: что такое Москва? Он медлит с ответом. Потом ограничивается односложными предложениями: "Холодно... Много людей... Снег..." Поле чудес "". Москва уже не его родина. Не по личному мотиву, а по исторической ситуации. Игры со смертью Мы бродили с Арамаисом по Каринтагу. На кладбище он определял век камней на ощупь. Века оживали под его ладонью. Потом он показал место, где убили его отца. Тот был ветеринарным врачом. Его убил снайпер из Шуши. Создавая Каринтаг, природа, видимо, не допускала войн, но случилось так, что село стало прекрасной мишенью для всех видов оружия. Убить человека в Каринтаге можно с любого расстояния. Отца Арамаиса убили в холодном январе. Мать, прибежавшая на выстрел, хотела надеть на него шапку. Ей казалось, что муж мерзнет. Он холодел оттого, что из него уходила жизнь. - Я знал, что отлетевшую шапку трогать нельзя. Снайпер там, наверху, в Шуше, играл с нами в смерть. Как только мать схватила шапку, раздался прицельный выстрел. На этот раз снайпер промазал. Мать осталась жива. Вы можете себе представить, что в один день и час я мог остаться круглым сиротой? Арамаис до сих пор скорбит, что хоронить пришлось под покровом ночи. "Отец был народным человеком, но на его похоронах мы были одни. Днем убили бы всех". Благодарен братьям - армянам из США, восстановившим школу из пепла. Отличные ребята! Но скорее американцы, чем армяне. Громко восхищались звездным небом Карабаха, воздухом и особенно водой. Говорили: "Ваше богатство - вода. Это дороже нефти". Но прожить день без кока - колы не могли. Ну не пей ты эту отраву, пока дышишь воздухом Армении, не пей! Нет, уже не может. Армения для многих как необитаемый остров. На третий день экзотика заканчивается. Если бы у Арамаиса были деньги, он бы их потратил на путешествия: во Франции его интересует Лувр, в Англии - Библиотека Британского музея, а в США он бы посмотрел на быт людей. Но пока учитель мировой истории водружает чувараны (огромные корзины) на лошадь Абдулу и едет на дальнее поле подбирать кукурузу. Чтобы выжить, надо работать с утра дотемна. И я пускаюсь по деревне одна. Измеряю давление старым и больным. Делюсь таблетками и слушаю про человеческие боли. В доме Еруши Петросян нет ничего, ровным счетом. Пустота. Сын Альберт погиб. Еруша больна. Получает пенсию 3 тысячи драмов. Это не просто гроши. Это - ничто. До таких, как Еруша, не доходит почему - то никакая гуманитарная помощь. Это так и в Грузии, и в Чечне, и в Армении, и в Ингушетии. Основной причет Еруши звучит так: "Вонцапрем?" - "Как жить..." Еруше еще повезло, она живет рядом с источником. Отсюда, со двора, видит, чего стоит ведро воды для живущего на горе. С валуна на валун перебираются с бидоном трехлетний малыш со старшим братом. Плещется вода из бидона, сваливается с ноги дырявый башмак, но малыш упорно двигается к дому. Он принесет воду. Каринтаг в Карабахе называют Сталинградом. И без войны ясно, что это Сталинград. Армянское долготерпение - теперь я знаю, что это такое. "И тогда появится радуга" ... Вспоминаю, как однажды Арамаис очерчивал контуры будущего. - Это будет добровольный союз. Без силы и принуждения. Не так, как был наш. Я ведь не просто российские конфеты хочу вместо турецкой жвачки. Я тоскую по русской культуре, ее языку. Эта тоска не уйдет. Ты не думай, что ее уже нет в наших учениках. Просто у нас нет учителя русского языка. Через учителя в Армении многое делалось. Это исторически так. Мы еще будем вместе, но как - то иначе. И тогда появится радуга! По интонации это сильно напоминало финальные слова Сони из "Дяди Вани": "... увидим небо в алмазах... Мы отдохнем". Мне стало смертельно грустно. Арамаис это понял. - Не огорчайся. Империи исчезают не скоро. Они долго остаются жить. Как? А разные есть способы: язык, одежда, мышление, обычаи. Мы еще будем вместе! |
