|
||||||||||||||||
| М о ш е и Д а я н
|
||||||||||||||||
| Отпуск нагрянул внезапно. Вечером я собрал рюкзак, а рано утром отправился во Внуково, так и не решив, куда ехать. На стекле у кассовой дырки была приклеена крохотная карта, я зажмурился, ткнул пальцем и попал в Ереван.
Промучившись до вечера от жары, пыли и духоты, насытившись по горло туфовым однообразием домов и шашлычным угаром, льющимся со всех балконов, я мечтал об одном - лечь. В гостиницы меня не пустили, и поневоле пришлось искать приюта у моего бывшего коллеги - Цолака Агаджаняна, адрес которого к счастью нашелся в блокноте. Цолак куда-то уехал, но его домашние приняли меня под покровительство. Милая патриархальная семья: после ужина все долго сидели за столом, передавая из рук в руки самодельную кофейную мельницу, которую приходилось непрерывно вертеть, чтобы было, чем запивать беседы. Старик Агаджанян, модельный сапожник, и брат Цолака, кажется его звали Робертом, научили меня элементарным правилам местного этикета и дали много советов, ценность которых я ощущал все последующие три недели. Напоследок они посвятили меня в семейные проблемы - русская невестка наотрез отказалась учить дочку армянскому языку. У Агаджанянов я впервые столкнулся с некоторыми удивительными особенностями армянской жизни. Во-первых, все знали всех и, более того, часто находились пусть в отдаленном, но родстве. Во-вторых, и стар, и мал могли часами рассказывать об истории своего народа, хотя сведения о ней по большей части они извлекали из романов. В-третьих, и это было совершенно неожиданно, едва ли не главной темой разговоров оказалась только что случившаяся шестидневная война. Студенты и пастухи, официант и астроном - все были убеждены, что Моше Даян - армянин, и придет время, он явится соплеменникам и отобьет у проклятых турков родные земли. Так от неутихающей боли бываешь готов спастись любым знахарством... След от тюрок всех мастей ощущается в любом армянине. Не было дома, где со мной не делились горестной памятью о великой резне в Турции и о бакинских погромах. Никто не считает их достоянием истории - не знаю, хорошо это или плохо. Возле Горисского аэродрома есть удивительная лощина, где из земли торчат конические базальтовые клыки метров 10-20 в поперечнике и высотой с трех, а то и четырехэтажный дом. В этих конусах армяне выдолбили себе жилища и убежища от турок так, что проникнуть туда можно только по сбрасываемой сверху веревочной лестнице (помните Гранитный дворец на Таинственном острове?). Землетрясение 19З1 года вытряхнуло жителей из этих нор, и они построили дома рядом на плато. А красноватосерые дуплистые зубы дракона, уже пустые, стоят среди гигантских тутовых деревьев, окружая приземистую церковь, в которой алтарь покрыт перьями и заскорузлыми потеками крови жертвенных кур. Все мертво было в этой лощине, но вдруг из какой-то дыры в скале вышла старушка с козой и, поздоровавшись, объявила, что приходится теткой оперной певице Татевик Сазандарян. Дыра вела в приличных размеров помещение с бассейном для сбора дождевой воды. Старушка пыталась рассказать мне, как спасались ее предки от ятаганов, но понять ее было очень трудно. В армянских селах мало кто может связно говорить по-русски. Русским пытаются овладеть самоучкой только немногие молодые люди, мечтающие учиться в Москве. С таким мальчиком-горбуном я подружился в Татеве; он подошел к моей палатке, разбитой в тени знаменитой, некогда качавшейся колонны. Мальчик читал Пушкина и Маяковского, а я должен был поправлять произношение. Потом, естественно, разговор плавно перешел к Моше Даяну, а от него к Подгорному. Последнего все армяне возненавидели за то, что, посетив Турцию, он возложил цветы на могилу Абдул-Гамида. Вечером мальчик привел родителей, они без лишних слов аккуратно сложили мои шмотки и перетащили в свою хижину. Мне было очень хорошо в этом доме у открытого очага, дым от которого уходил через отверстие в потолке, омывая по дороге висящие на веревочках гирлянды сушеных или вяленых припасов. Отец, хитро улыбаясь, что-то сказал сыну, и тот спросил меня: - Вы будете есть авелюк? Сомнений нет, это испытание на прочность. - Еще бы, разве в Москве его поешь! Мальчик влез на ящик, дотянулся до висящего на стене мотка веревки и отрезал от него около метра. Мать, действуя секачом, изрубила веревку на кусочки и бросила их в котел с кипятком. Мгновенно дом заполнился кошмарным зловонием, а через пару минут передо мной стояла тарелка с черной волокнистой массой. - Знаешь, я еврей и все ем с чесноком, - сказал я мальчику - Дай пару головок! Чеснок помог мне справиться с авелюком (он, кстати, был совершенно безвкусен), и для пущего понта я попросил добавку. Что-то изменилось в хозяевах, они расслабились, как это бывает после ухода гостей. Беседа из светской стала домашней, и родители явно гордились сыном-переводчиком. Они очень боялись отпустить его одного в неведомый им мир. Я успокаивал их, рассказывая, как много в Москве армян. Утром мальчик по безумно крутой тропе спустился со мной к Воротану, где под нависающими скалами спрятался крохотный, покрытый мохом монастырь. Рядом с ним в камне была вырублена ванна, полная теплой, пузырящейся воды. Так уютно лежалось в этой ванне - пузырьки покрывали кожу, и я всплывал. А стоило вздрогнуть, пузырьки лопались, и я тонул. Солнце пробивалось через кроны буков, а рядом ревел Воротан. Тщательно обдумывая наводящие вопросы, я узнал, что в моих кишках бунтуют побеги горного лука. Горцы их собирают, сплетают в длиннющие косы, сушат, а потом едят погонными метрами. Я так понял, что жители долин расходятся с горцами в оценке авелюка, и вчерашнее угощение действительно было ритуальным. Я прихватил с собой немного авелюка и подавал его к столу как дессерт после рассказов о скитаниях по Зангезуру. Очень важно при этом держать окна и форточки закрытыми, а максимальный эффект достигается приглашением гостей на кухню, дабы они могли узреть деликатес в исходном виде и насладиться в полной мере дивным ароматом, прущим из кастрюли. Однажды я угостил авелюком приятельницу-армянку, темпераментную уроженку Собачьей площадки. Отдышавшись, она заявила, что народ, способный переварить авелюк, одолеет любых турок. Мы поднялись по той же залихватской тропе, и я стал собираться в путь. Хозяин приподнял рюкзак, что-то сказал жене, и они вступили в бурный диалог. Продолжая галдеть, хозяева скрылись в сарае и вышли из него, таща на поводу ослика. Я долго не мог поверить, что ослик предназначался мне. С этим существом я прошел до Мегри и вернулся обратно в Татев. О деталях нашей интимной жизни стоит рассказать отдельно. Пропыленный и воняющий ослом, я вошел в ереванскую гостиницу "Армения". Ситуация была настолько безнадежной, что люди бессмысленно кружили по холлу, даже не приближаясь к величественной стойке администратора. Я подошел к ней, скинул рюкзак, и потребовал номер на одного с душем. "Душ у нас только в двухместных, - машинально ответил администратор и поднял глаза: - Слушай, откуда ты такой грязный? Мне неслыханно повезло - я дал единственно верный ответ: - Из Мегри. - А как ты туда попал? - На осле. - Зачем? - Так, гулял... - А в Тандзапате был? - И в Тандзавере тоже. Там очень злые собаки. Позже Марлен, выросший в этих местах, признался, что я вернул ему, портье интуристовского отеля, способность удивляться. - До сих пор злые? - снова и снова вопрошал он, а потом пригласил за стойку и задрал штанину: - Вот, смотри! Три ночи я провел в двухместных номерах "Армении", возвращаясь в Ереван из радиальных вылазок. Благодаря соседям эти ночи стали воистину ночами Шехерезады. Первым был благообразный бородач, державшийся как говорится, скромно, но с достоинством. Он угостил меня изумительным коньяком из бутылки с непонятной этикеткой и разъяснил, что такой напиток здесь потребляют только министры. - Так вы министр? - Нет я заместитель, но министра торговли. - Помилуйте, но почему вы не ночуете дома? Оказалось, что дома третий день идет пьянка по случаю приезда друзей к сыну, а на даче сидит ненавистная теща. Меня же зам допустил в номер по рекомендации Марлена как интеллигентного чудака из столицы. К утру я располагал такими сведениями о торговле в республике, какие ни одному ОБХСС не снились. Другой раз Марлен предложил мне выбрать соседа самому. Я прошелся туда-сюда по вестибюлю и остановился перед единственным белобрысым мужичком простецкого вида. Он, улыбаясь, принял приглашение, и мы поднялись в номер. - Знаете, а ведь и я решил взять вас в соседи, только вы меня опередили. - Спасибо, но вряд ли вы получили бы номер. Черта с два! - он получил бы номер наверняка, ибо оказался московским следователем, специалистом по торговцам наркотиками. Узнав, что я химик и знаком с алкалоидами, любознательный сосед учинил мне форменный допрос, а в благодарность рассказал массу интересного о кафе "Шоколадница", служившем тогда притоном столичным наркоманам. В Москве следователь жил неподалеку от меня, и я однажды встретил его на Сиреневом бульваре, гуляющего с большим пятнистым боксером. Четыре года спустя, когда случилась беда с Кирюшкиным, я пожалел, что потерял телефон этого человека. Вы все равно не поверите повести о третьей ночи! В тот раз я вернулся в Ереван в полном упадке сил. Накануне, спустившись с перевала, я вышел на шоссе у развалин крепости Вагана-ванк, с трудом добрался до ущелья у Давид-бека, а оттуда, через Кафан, до только что перетряхнутого землетрясением Каджарана. Потом было мучительное возвращение в Горис, битва за самолетный билет и утомительные арьергардные бои со скачущими на воздушных ямах мешками зангезурцев. Хозяевам было не до мешков, они гортанно проклинали тот черный день, когда женам удалось отправить их самолетом на ереванский рынок. Марлен благожелательно выслушал мой краткий отчет, но места в "Армении" в тот вечер действительно не было. Он заверил, что диванчик в любом случае гарантирован, и попросил погулять до полуночи. Я оставил у него рюкзак, часа два продрых у толстых ног Матери Армении и спустился с плато вниз заметно освеженным. - Иди за мной! - сказал Марлен, привел в бар и чуть заискивающим тоном представил меня Фернандо. Ереванцы любят яркие одежды и всякие украшения. По городу сновали древние "Москвичи", несущие на капоте по две-три отвинченные с "Волг" оленьи фигурки. Что же касается "Волг", то почти все они были оснащены желтыми противотуманными фарами, направленными не вперед, а назад, чтобы подсветить хромированный радиатор. Я уже присмотрелся к этому стилю, но внешность Фернандо... Это был последний крик местной молодежной моды, он же первый крик моды московской. Толстенная подошва ботинок, фиолетовые брюки в обтяжку, яркожелтая рубашка, зеленый шелковый шарфик с пышным узлом, бачки, огромные темные очки (ночью!) и кок над низеньким лбишкой - такой концентрат я встречал только в "Крокодиле" на памятных иллюстрациях к фельетонам Нариньяни. - Не будете ли вы столь любезны, что позволите московскому ученому и путешественнику переночевать в вашем номере? - пел Марлен - Он напишет книгу об Армении, и вы пошлете ее своим уважаемым родителям... Что за черт? Фернандо выдержал паузу, кивнул и молча протянул мне ключ. Я перестирал все, что мог, умылся, побрился и голышом растянулся на белоснежной постели. Спать уже не хотелось, я осмотрелся и ахнул. На тумбочке, разделявшей кровати, лежали россыпью журналы с та-акими девками! Представьте, теплая ночь, нега после душа и кофе плюс впервые в жизни попавший в руки американский порножурнал. Хозяин объявился минут через тридцать. Он снял очки и начал переодеваться, как и положено, оказавшись щуплым чернявым щенком. - Вы изучаете по этим журналам английский? - не удержался я. - Нет, английский для меня родной язык, - ответил Фернандо - Я из Беркли, штат Калифорния. Да, это была четвертая, ранее неведомая мне особенность армянской жизни. Оказалось, что богатые армяне в диаспоре часто посылают кого-нибудь из своих детей или молодых родственников пустить корни в каменистую почву исторической родины. Это считается хорошим тоном. В Беркли выбор пал на Фернандо. Юноша был неглуп и словоохотлив. Он рассказал, что родители регулярно присылают ему деньги, и их с избытком хватило на квартиры в Ереване, Баку и в Москве. Свое будущее он видит в журналистике и обучается ей в университете. Пижонский наряд не более, чем защитная окраска, а номер в "Армении" ему периодически нужен, чтобы скрыться от многочисленных родственников, добровольно и за мзду докладывающих в Америку о его поведении. - Сейчас я приведу курочек и мы все вместе пойдем в ночной бар - заключил он свое повествование. Жалкий трусливый идиот, я упустил самое яркое приключение в своей тусклой жизни! Боже, какие это были курочки, а я испугался пойти в валютный бар... Фернандо пожал плечами и они удалились. Он вернулся утром, когда я уже паковал рюкзак. Я спросил, как ему здесь живется. - Неплохо, но есть вещи, к которым я не могу привыкнуть. Вот только что, в лучшем здешнем ресторане я спросил официанта, почему он считает возможным сервировать стол, кладя каждому по одной вилке и ножу. А ведь нужны отдельные вилки и ножи для закусок, второго, дессерта. Знаете, что он ответил? Посоветовал облизывать вилку после очередного блюда... На прощанье Фернандо сказал, что в Беркли живет много ученых, но в родительский дом они не вхожи. Люди скучные, да и уровнем доходов не соответствуют. Я о многом здесь не рассказываю: о молитвенных деревьях, ветки которых обвязаны тысячами обрывков белых нитей, об удивительных лавовых стенах, расщепленных на гексагональные призмы (это в глубоком ущелье между Гарни и Гегардом), об Амберде - крепости, где я обнаружил удивительную арку. Гигантские каменные блоки этой арки держались на крохотном замковом камне. В единственном хилом лесочке на берегу Севана, неподалеку от Мартуни, меня приютила компания топографов. Флюс, проклятые зубы - я был совершенно беспомощен, и мог выразить признательность только, сидя часами неподвижно в качестве ориентира при съемке местности. Но одну историю я сюда добавлю. Историю о том, как мне удалось осуществить свою детскую мечту - посмотреть в хороший телескоп. Движимый этой мечтой, я выскочил из автобуса, проезжавшего через Бюракан, и отправился в обсерваторию. Представился и честно объяснил, чего хочу. Меня, как ни странно, впустили, отвели к очень симпатичным людям, и те сделали мечту явью. Я просидел до утра, разглядывая звезды и туманности, изображения которых видел только в книгах. Помню, в каком-то фантастическом рассказе люди живут на планете в системе из нескольких звезд, так что ночи там нет. Но очень редко, раз в тысячелетия, на небе остается только одна звезда, да и та затмевается другой планетой. В краткие минуты затмения люди обнаруживают, что звезд на небе миллионы, и все поголовно сходят от этого зрелища с ума. Вот примерно такое ощущение я тогда испытал у окуляра. Энтузиаст-географ в ереванском Историческом музее, подарив мне выпущенную им большую физическую карту Армении, пометил на ней точки, откуда особенно хорошо смотрится Арарат. Увы, в тот год была сильная дымка. А.М. Шкроб А.М. Шкроб,119571 Москва, ул. 26-ти Бакинских комиссаров 3-3-448 телефон 7-(095)-433-37-09 |
